Неизвестно, то ли подействовали разговоры жителей деревни и на сердце у Якоба защемило, то ли ему стало тоскливо жить без спутницы, — во всяком случае, он решил на рождество распрощаться с холостяцкой жизнью. Так, как Якоб, никто раньше в этих краях невесту не выбирал. Он созвал полволости девиц и сколько-то парней — разбавить общество. В россаской избе гостей ждала бочка пива. Якоб зарезал свинью, и девушка-работница целый день возилась со свиными кишками, настряпав несметное количество кровяной колбасы.
К смотринам невесты готовились на широкую йогу. Впоследствии соседи рассказывали, что россаский батрак то и дело носился к колодцу и зачерпывал ведерком воду, труба беспрерывно дымила — так что убогим и увечным нищим хватало времени нюхать ветер. Эти забытые богом люди должны были заранее знать, к воротам какого хутора стоит являться в праздник с пустой котомкой за поясом.
Вечером, в канун праздника, россаская изба была битком набита. Сквозь стены доносились взвизгивания девушек и смех парней, потревоженные деревенские собаки без конца лаяли. В разгар музыки и танцев Якоб подал знак батраку посильней раздуть огонь в печи, скоро девушка вынесет из холодной комнаты колбасу и поставит сковороды на угли.
Но до того, как колбаса была сунута в печь, искры из щели в трубе попали на крышу, и она вспыхнула подобно кудели. Снег на гребне крыши в один миг испарился и освободил дорогу огню. Поскольку в избе стоял страшный шум и гам, никто вовремя ничего не заметил. Когда же языки пламени набрали силу и взметнулись в небо, страшное шипение и треск внезапно заставили замолчать и застыть на месте всех собравшихся.
С того времени Иоханнес то и дело тщательно месит глину и замазывает трещины на трубе Виллаку.
Когда оцепенение ужаса миновало, в сенях началась страшная давка. Девушки с головой зарылись в кучу одежды, и каждая старалась заполучить свою шубу. Парни помчались к колодцу, кое-кто впопыхах плашмя растягивался на льду, но тем не менее ковш вскоре заходил из рук в руки, только толку от этой возни не было никакого.
Посреди Медной деревни полыхал пожар, сквозь шум долетали вопли и крики. Надо же, чтобы в свое время хутора строили так близко друг от друга! Горящие пучки соломы взлетали над головами людей, внезапные порывы ветра раскидывали вокруг языки пламени, трещали и плевались искрами балки. Человек может отбежать подальше и сунуть голову в сугроб, если жар станет нестерпимым, а старые крыши никакими силами не спасти, и нет большой разницы, загорится ли стреха от уголька или от горящей головешки. Так за одну ночь сгорело пять хуторов, вся сердцевина Медной деревни. К утру там не оставалось ни одного окна, которое глядело бы на Долину духов, и ни одной балки от стен, лишь закоптелые остатки труб торчком стояли посреди пепла, и снег отступил от сердца Медной деревни. Спасенные великим трудом животные понуро стояли у обгоревших елей.
Заметив зарево пожара, Иоханнес запряг лошадь. Кнут со свистом рассек остекленевший воздух, жеребец захрапел, взвился и припустил так, что уши Иоханнесовой шапки взлетели в воздух, словно на голове у него внезапно выросли ястребиные крылья. Встревоженные ожиданием Эва и Роози ночь напролет дышали в окно — по стеклу катились капли. Дети беспокойно ворочались и разговаривали во сне.
На рассвете над далекими сугробами показалась голова виллакуской лошади. Жеребец шел высоко подняв морду, словно боялся утонуть в снегу. Посреди Долины духов, на выметенном вьюгами месте, внезапно возникло несколько темных фигур. Люди или животные? Эва протерла стекло, и Роози прижалась лицом к оконному квадрату. Иоханнес плелся рядом с дровнями и держал вожжи. За ним ступали двое и вели скотину. Эва с трудом оторвалась от окна. Подошла к плите, поспешно отщепила от полена лучинки и, разжигая огонь, заметила, как дрожит ее рука.
Дверь скрипнула, и серый полумрак, словно сугроб, ввалился в комнату. В обеих руках Якоб держал тяжелые узлы, они, как пудовые гири, оттягивали вниз его плечи. Из-за его спины робко выглядывала небольшого роста девушка. Она положила на край скамьи ворох одежды и отряхнула пепел с наполовину расплетшейся косы.
Так Якоб нашел хозяйку для сгоревшего дотла хутора Россы.
Эва медленно подняла голову от плиты и узнала Юстину. Юстина оторопело стояла, очевидно сама не зная, горят ли ее щеки от смущения, мороза, или в них еще не остыл зной пожара. Эва молчала. Она нарочно медлила, чтобы Роози не услышала голоса вошедшей. Якоб не понял, в чем дело. Он громко сказал:
— Проходи же, Юстина, проходи.
Вслед за этим случилось то, чего Эва боялась.
Из комнаты Роози послышался вопль — вон, вон!
Иоханнес вздохнул и пошел успокаивать больную.
Надо же было случиться, что Якоб выбрал в жены девушку, сводный брат которой был повинен в несчастье Роози.
Впоследствии Эва неоднократно думала, что мир давно стал тесен для людей. Земля словно паутиной опутана дорогами судьбы, и не удивительно, что нити эти перекрещиваются одна с другой. Какими большими кажутся леса и нивы, вроде бы места достаточно, а ведь именно в Медной деревне столкнулись на поле вражеские войска, превратив его в Долину духов.
Юстина была единственной из собравшихся чуть ли не со всей волости девушек, которая сохраняла спокойствие, когда вспыхнул пожар, и заставила себя, невзирая на страшный шум и треск, действовать. Юстина была единственной, кто не кинулся в сени, топча подруг, чтобы в груде одежды отыскать свою шубу. Напротив, она прежде всего выбросила из окна одежду Якоба, затем кинула в сугроб мешок с шерстью, собрала с постелей подушки и одеяла, даже стол и лежавшую на нем Библию сумела спасти от огня. Расчистив комнату от вещей, лежавших на виду, задыхающаяся от дыма Юстина принялась выносить посуду и котлы, успела сорвать со стены и вожжи. Когда над головой с треском загорелись балки и на нее посыпался дождь искр, Юстина, несмотря на запрет, ринулась в хлев. Она нашла поросят по визгу и вынесла их в мешке.
Потом Юстина подобрала во дворе свою шубу — ноги бегущих втоптали ее в грязь. Вот так вместе с Якобом и пришла на Виллаку ого суженая — волосы полны пепла, на спине черные следы от сапог.
Когда в то мрачное утро они наконец-то уселись за стол, Эва с тревогой стала наблюдать за Роози. Больная вертела в руке ложку, и Эва боялась, что Роози швырнет се через стол в лицо Юстине. Юстина держала себя в руках, запасы ее душевного спокойствия, казалось, были неистощимы. Эва подумала, каким богатырским духом и волей должна обладать женщина, чтобы стать хозяйкой хутора. В тот раз за столом Эва снова усомнилась — а она, подходит ли она Иоханнесу?
Зато Якоб казался совсем выбитым из седла. Он ерзал на скамье, то и дело подергивал плечами, будто под рубашкой у него сновало множество насекомых. Он понимал, что, как только погорельцы Медной деревни разместят своих спасенных животных по хлевам окрестных хуторов и чуть-чуть придут в себя от потрясения, они снова соберутся вместе, чтобы вершить суд над Якобом с Россы. Эва полагала, что, вероятно, и Иоханнес думает в первую голову о том, как уберечь Якоба от мести обезумевших от несчастья людей. Возможно, лишь уставившаяся на ложку Роози скользила по обледеневшей дорожке памяти, чтобы вернуться назад, в тот далекий знойный день, и зарыться в сено — в последний раз оказаться в плену вожделения и отдаться грешному хозяину.
Вполне возможно, что и Юстина еще раз услышала хруст: сломался о камень позвоночник сброшенной с сеновала Роози.
Они молча и мрачно ели, и Эва увидела за окном хлопья сажи, которые медленно парили, словно пытались заглянуть в комнату. Внезапно Якоб раскрыл рот и сказал: какая же это свадьба без водки.
Челюсть Иоханнеса заходила, словно он размалывал готовые сорваться с языка злые слова.
Но и он пересилил себя и постарался подавить свою досаду — как-то надо было выкарабкаться из-под этой душившей всех тяжести. Иоханнес поднялся из-за стола, громыхнул дверцей шкафа и пустил по кругу стакан с водкой. Роози с жадностью отхлебывала, зажатая до сих пор в руке ложка со звоном упала на стол, и глаза больной стали желтыми, как у кошки. Да и Якоб заливал свое горе довольно-таки странным образом. Он пил водку большими глотками, словно странник в пустыне, которому удалось добраться до источника. От крепкой водки забродила кровь, уставшая после ночных передряг. Якоб поднялся, стал мерить шагами комнату и потребовал, чтобы приготовили постель. Над Долиной духов вставало бледное солнце и тускло заблестел снег, когда Якоб взял за руку молодую новобрачную и потащил ее в горницу. Юстина упиралась, трясла волосами, с которых все еще сыпался пепел, но тем не менее пошла. Роози пристально глядела на дверь комнаты и, словно для того, чтобы удержать равновесие, скрестила на груди руки; выражение ее лица было отнюдь не святое. Эва смотрела в сторону, ей не хотелось видеть, как в уголках рта Роози постепенно появляется отвратительная усмешка, — словно пузырек, возникающий откуда-то из глубины забродившего теста.