Так забытый богом край болота посадил себе на закорки еще и третью семью. Этой кочковатой земле суждено было порасти ромашками родных дворов.
К счастью, обитатели нижней Россы не стремились распространяться, болото и Иудин остров по молчаливому соглашению посчитали исконной землей Россы.
Именно болото и лежащий в центре его Иудин остров больше всего в последнее время заботили Якоба. Дурак он был, что в договоре на покупку не закрепил эту землю за Россой. Бедность и вечное безденежье заставляли взвешивать каждый рубль.
Якоб не раз доставал из Библии договор на покупку и заново изучал в нем каждую строчку. Нанесенные на бумагу слова сами собой отпечатывались в мозгу, хотя с этим царевым языком можно было себе язык сломать — от шипящих букв прямо-таки дым валил изо рта. В реестре их волости Росса значилась под номером 113-А и состояла из одного основного куска и пяти полос, всего 33,9 десятины. Отдельно были перечислены покос, пастбище, приусадебная земля и пашня. Кроме всего прочего в договоре указывалось, что земли Россы делятся, в свою очередь, на удобные и неудобные. Удобной было 32,95, а той, что, по мнению властей, была не столь удобной, — всего 0,9 десятины. Ну и понятие у них! Все десятины на Россе было одинаково тяжело обрабатывать.
Мужику было удобно только в постели, в обнимку с молодухой. Сенокос находился за много верст, пастбище было полно водоносных жил и зарослей кустарника — руби хворост хоть до второго пришествия. Эти десятины, что носили название пастбища, камнем висели на шее у Россы. Счастье, что Иудин остров кормит скот, не надо тратить драгоценное время и размахивать топором в чащобе. Удобная земля! Эти бумагомаратели, очевидно, полагали, что в тени, под листвой ольшаника, сам собой пышно растет сочный клевер, поедая который коровы с каждым днем все тучнеют.
Болото носило имя Россы, хотя в договоре относительно него говорилось: земля общего пользования. Никому не принадлежит? А об Иудином острове не сказано ни слова. Поди знай, ступала ли когда-нибудь нога помещичьих землемеров на этот сухой клочок земли? Однако болотный остров не был неведомым местом, туда ходили и до Матиса. Но составители плана махнули рукой, тоже ценность, одно красивое название и копейки не перевесит, так стоит ли теперь из-за этого Иудина острова кувыркаться меж болотных ямин и подвергать жизнь опасности.
Будь у Якоба сейчас куча денег, он тут же рассчитался бы с платежами за все тридцать с лишним лет, подкинул бы еще несколько сотенных в придачу и потребовал, чтобы Иудин остров приписали к Россе как полную его собственность.
Да и болото не худо бы присоединить к Россе, на душе станет покойно, когда ты по своей земле зашагаешь к Иудину острову. Пусть никто и близко не подходит. Вдвоем с Ионасом они бы сторожили, чтобы никто из посторонних не прокрался туда. Глядишь, через парочку лет Ионас станет неплохим помощником в пахоте, и тогда висящее на плече ружье уже не зацепится стволом за кочку.
Что касается болота, то жители баньки не имеют тут права голоса. Верно, Матис немало постарался, чтобы сделать доступ к Иудину острову, но что с того? Каждому приходится шевелить руками, если он хочет жить, а особенно Матису, у которого изба полна ребятишек. Обитатели баньки попросту иждивенцы Россы, но поди разбери тех, с нижней Россы. Тобиас до сих пор спрашивает у Якоба разрешения, когда собирается нарезать на болоте торфа для подстилки. Хозяин нижней Россы не раз топтался у двери, шапка в руках, как какой-нибудь проситель. И всегда Якоб любезно шел ему навстречу, родственник благодарил, жал руку, и откуда только взял он такую привычку. Так и тянет ладонь, а как ухватит пальцы, сдавит их и трясет что есть мочи, словно у него от избытка сил мышцы свербят и он должен немедленно от этого избавиться. Может, бумагомаратели не вписали в договор нижней Россы, что болото — земля общего пользования? Как бы заглянуть в договор той семьи, заглянуть потихоньку, одним глазком? Как же, жди, чтобы кто-нибудь повесил такую бумагу на стене избы для всеобщего обозрения! Каждый сам знает, где самые свои важные документы хранит. Якоб мог бы побиться об заклад, что большинство мужиков Медной деревни, когда дело касается их денежных дел, умеют держать язык за зубами, даже если им случается напиться до чертиков.
Хулить не приходится, в Медной деревне крепкие мужики.
Несколько лет тому назад, когда в здешних краях стали пропадать лошади, каждый сам соображал, как обхитрить воров. Один повесил на ворота выгона цепь, другой подвязывал к шее животного трещотку — будто там в кустарнике пасется корова. У всех мужиков ушки были на макушке. Кто боялся, что не устережет, держал лошадь на конюшне и даже в летнюю пору таскал корма в ясли. И все-таки делай, что хочешь, лошади исчезали.
Хоть седлай коня и садись на него верхом, чтобы все время ощущать ногами его теплый круп. Украденные лошади исчезали, как камень в воде. Глупец был тот, кто ходил по ближним ярмаркам, надеясь обнаружить там своего коня.
Как выяснилось позже, воры на краденых лошадях прямиком ехали к Чудскому озеру. Там животное укладывали на дно лодки, и рыбаки переправляли его в Россию. Кому придет в голову искать свою лошадь на другом берегу! Вот каждый и держал наготове дубинку и не переставая пекся о том, чтобы опять не потерпеть убытка, — ничего другого не оставалось. По ночам хозяева бродили по землям своего хутора, подстерегая воров. Однажды Якоб сгоряча едва не убил мужа своей родной сестры Эвы. Благодарение господу, что Иоханнес успел подать голос прежде, чем дубинка опустилась на его голову.
Из этих сыщиков-одиночек только одному Иоханнесу удалось впоследствии изловить настоящего конокрада. Он так жахнул вора по ноге, что тот с криком упал и больше не поднялся. Иоханнес знал, что, если б он попросту передал его жандармам, угон лошадей не прекратился бы. Жандарм по лености не стал бы мурыжить вора до такой степени, чтоб тот назвал сообщников. Хозяин Вил-лаку действовал наверняка: вытащил из-за пояса острый нож и пообещал напрочь отрезать грабителю ногу, если тот не выдаст шайку. Конокрад в страхе все и выложил — знать, тоже слыхал, что здешние хозяева шутить не любят. Даже деревню на берегу Чудского назвал, и причал, с которого лошадей увозили в Россию.
Иоханнес прославился на всю волость. Ява считала, что всему их роду свыше предопределен венок славы. Одна беда, что о большинстве из них говорили плохо, а хорошо только о некоторых.
Благодаря Иоханнесу хозяева Медной деревни вновь обрели по ночам покой и могли отдыхать от дневной усталости. Слышно было, что конокрадов отправили по этапу в Сибирь. Кто знает, хватит ли у них дней жизни на то, чтобы отбыть срок наказания? Но если кто и дождется свободы, то — надеялись все — едва ли этот замаянный сын рода человеческого сможет предпринять столь далекий путь и дотащить свое бренное тело домой.
Иоханнесу нечего было бояться, что кто-нибудь занесет когда-либо над его головой топор для мести.
Интересно, было ли что-нибудь сказано в договоре на покупку Виллаку по поводу Россаского болота?
Якоб не был ни фарисеем, ни тупым рабочим волом, чтобы считать собственный удельный вес в этом мире вовсе уж ничтожным. Он тягался с коварной судьбой и не так легко поддавался обстоятельствам. Разве такой человек, как он, не был достоин того, чтобы и ему привалило то, что все называют счастьем?
Жизнь станет бесцветной, если из года в год будешь надеяться только на цепкость собственных рук.
Не каждый мужик строит дом, не у каждого хватает упорства и силы, начав с фундамента, вытесать стеньг, прорубить окна, подвесить двери на петли, покрыть крышу, заткнуть щели — и все сделать продуманно, дабы и у семьи, и у скотины было свое место и ложе. Большинство не обладают такой предприимчивостью, чтобы наряду с работой в поле разбить плодовый сад. Для каждой яблони пришлось вырыть лунку, большую, как болотная ямина. Юстина, изнуренная работой, и та начала ворчать, когда они без конца копали и копали, до тех пор, покуда сами не исчезли за кучами земли. Якоб любил основательность. Усталость свою человек преодолеет, и в измученное тело вольются новые силы. А какая польза от посадок, если через несколько лет яблоня начнет чахнуть? Под корни каждого саженца была положена толстая жирная подушка — навоз пополам с торфом. Навоз они вывезли из хлева на лошади, а с торфом пришлось повозиться. В самые сухие дни середины лета, вымотанные солнечным зноем, стояли они в темной яме и острой лопаткой резали вязкие комья на чурбачки, затем относили их в сторону, где складывали в кучу. Даже в самое малодождливое время на телеге было не добраться до болота. Приходилось дожидаться зимы. От осенних дождей верхний слой торфяных куч намокал, мороз образовывал на них корку, и тут без лома было не обойтись. Сколько труда пришлось положить, прежде чем удавалось накидать комья на сани. За короткий день они успевали вывезти с болота лишь несколько возов чурбачков и сложить их за домом. Упаси бог, въезжая в заваленный снегом сад, случайно потянуть не за ту вожжу — сосредоточенный и острый глаз хозяина умел разглядеть, под какими сугробами прячутся лунки для саженцев и где земля достаточно твердая, чтобы лошадь не оступилась и не сломала себе ногу. Не раз полозья саней скользили через пустоту, в таких случаях надо было подбежать и подпереть воз плечом, чтобы не случилось худшего. После пот так и катился по спине — кто не рискует, тот лишь на банном полке может разогреть свое тело.