Таниель с детства всегда ужасно кашлял. Слова Явы внесли в дело ясность: Таниель и раньше слышал, как говорили, что, мол, тому или иному суждено умереть. И маленькому Матису, когда он болел, снадобья Явы не помогли. Если пахучие пучочки растений не могли спасти человека, надо было кончать счеты с жизнью. С тех пор Таниель стал прислушиваться к своим легким. Хрипы и свист, идущие из глубины груди, пугали его так, что на лбу выступала испарина. Свои страдания надо было держать в тайне, чтобы никто ни о чем не догадался. Если другие поймут, что ты сам поставил на себе крест, то, сами того не ведая, распахнут дверь смерти. Таниель хотел жить, и это тихое желание, как болотный огонек, тлело в глубокой темноте отчаяния. Навострив уши, глаза — нараспашку, Таниель блуждал по Долине духов, когда она бывала окутана туманом, бродил по болоту и часами сидел на камне на Иудином острове — он ждал доброго знака, какого-то намека, который указал бы ему путь к выздоровлению.
Однажды Таниель отправился вместе с Матисом на ярмарку и там услышал разговор двух стариков. Они говорили о ком-то третьем, кто вылечил себя болотной грязью.
На следующее утро Таниель привязал к корыту веревку и потащил его за Иудин остров. Он думал, что никогда не дойдет до места. В тот раз казалось, что в болоте мало ямин. По воде корыто скользило, как заправская лодка, но в топкой земле норовило увязнуть и клонилось набок. Каждая кочка была как гора, которую нельзя было обойти. Кусты, чахлые березки и даже палочник на краю болотных ямин казались непроходимыми, как еловая чаща. Все, что росло на болоте, стояло стеной и не хотело давать дорогу корыту. Мальчишка Таниель думал: это моя Голгофа.
Несколько дней кряду продвигая корыто по болоту, Таниель в конце концов добрался до места. Это было очень тихое место, куда ничья нога еще не ступала. Каждый раз, когда выдавался теплый день, Таниель отправлялся за Иудин остров, зачерпывал с края болотной ямины плотную густую грязь, наполнял корыто и ставил на солнце подогреваться. После обеда он возвращался и ложился в грязь. Прежде чем становилось ему прохладно, он вылезал. Сердце колотилось, когда он, с трудом волоча ноги, брел к елям на Иудином острове. Там, в источнике, он отмывался. Приковыляв домой, Таниель чувствовал себя таким измученным, что не мог поднять руки на стол. Может быть, грязь, вместо того чтобы давать здоровье, высасывала из тела последние силы?
Но грязь была единственной возможностью, единственной надеждой — Таниель не смел колебаться, потому что он хотел жить. Он упорно продолжал лечиться. Каждым теплым утром он набирал в корыто свежую грязь. Случалось быть резкому ветру или дождю, и Таниель оставался дома — чувство облегчения в душе боролось с велением долга.
Удивительно, но к осени кашель у него почти исчез, из груди лишь изредка вылетали свист и хрипы.
С тех пор Таниель в каждое лето принимал грязевые ванны. Как он ни старался держать в тайне свое лечение, об этом все же узнали. В Медной деревне стали припоминать старые истории с Пигинийтом и говорили, что Ява — дочь дьявола. Никто в этих краях не рожал на свет таких сумасшедших: один сын Явы сжег сердце Медной деревни, другой изо дня в день валяется в грязи.
Теперь Таниель считал себя вполне здоровым мужчиной. Решив покинуть земли Россы, он захотел напоследок зарядиться силой, которую давало болото. У него должно было хватить здоровья, чтобы выдержать городскую жизнь.
Разумеется, Таниель почувствовал неловкость, когда неожиданно из-за кустов возник Якоб и увидел его в корыте. Картина была, безусловно, неприглядная: светлое лицо на черной поверхности грязи.
Ясное дело, что Таниель выглядел смешно. В этих краях человеку не пристало показывать, что он цепляется за жизнь, как утопающий за соломинку. В окрестностях Долины духов люди в прежние времена хорошо плодились. Тот же, кому на роду было написано умереть, должен был покорно грести к берегу небытия.
Когда злые слова Якоба начали постепенно выветриваться из ушей Таниеля, он вдруг сообразил, почему сводный брат рассердился, почему затрясся от гнева. Хозяин Россы тоже внезапно ощутил себя смешным.
Якоб не хотел, чтобы кто-либо узнал о его тайных походах. Все делали вид, что ничего не знают о деятельности Якоба. Он ведь не предполагал, что наблюдательный Ионас мог и кое-что разболтать.
Задним числом вся эта прошлогодняя история выглядела довольно-таки неправдоподобной. Едва ли какой-нибудь другой отдаленный уголок земли мог с самого начала ощутить на себе дыхание нового времени — а вот через Иудин остров и болото оно пронеслось обжигающим пламенем.
Таниелю до сих пор оставалось непонятным, почему Якоб возлагал такие большие надежды на деятельность горожан. Хозяин Россы просто возликовал, когда они нашли в доломите следы руды. Якоб словно рехнулся, он без конца поглаживал на ладони осколки камня с блестящими прожилками. Юстина жаловалась, что Якоб даже по ночам бредит этими камнями. Не зря же он с горящими глазами слушал полупьяные разговоры господ из города.
Господа из города пробудили к жизни скрытые в Якобе страсти. Все снова и снова Якоб — он теперь уже не мог иначе — крался к развороченному сердцу Иудина острова, дробил камни, просеивал гальку, рылся и искал неизвестно что.
Якоб забыл о повседневных делах и даже о больших целях, которые до сих пор скрашивали его жизнь. Именно то, за что уважал своего сводного брата Таниель, теперь было предано Якобом забвению. Он больше не хотел сажать деревья. Он не испытывал ни малейшего интереса к своему образцово разбитому саду. Хуторские работы камнем висели у него на шее, с надутым видом он каждую секунду норовил убежать от плуга или косы. Якоб жил, как каторжник, мысли которого неотвязно цепляются за далекие дела. Казалось, он не замечал, как пускают ростки растения, не видел красоты цветения, а запах только что вспаханной земли едва ли достигал его ноздрей.
Должен же был Якоб с его здоровым и ясным умом когда-нибудь преодолеть, как болотную лихорадку, эту. странную страсть к камням.
Люди жалели Юстину, которая страдала вдвойне. Все больший груз работ ложился на ее плечи, к тому же ей показалось, что господа из города дали Якобу ядовитый табак, который свел его с ума.
И все же Иудин остров был хорошим пастбищем, радовавшим каждого хозяина. Прошлым летом лучшие поляны болотного острова разворотили, а этой весной в каменные ямы набралась вода. Словно на болоте мало было этих ямин! После первых взрывов Матис с Якобом снесли на Иудин остров еще немало ящиков с динамитом, и содержимое их тоже с грохотом взлетело в поднебесье.
Земная кора показала, что манила людей зря. Чем шире исследовали недра Иудина острова, тем скуднее становились пробы. К осени чужаки собрали свои пожитки и велели отвезти их в город. Они прямо сказали, что копать в этих краях бессмысленно. Взрывчатка не просто так летит в небо, большая сила ни с чем не считается, всегда остаются жертвы. Не только развороченный Иудин остров принес Россе убыток. У напуганных взрывами коров исчезло молоко, а у телок прекратилась течка. Осенью с Россы на ярмарку потянулся грустный обоз. Разъяренный Якоб хлестал едва передвигавших ноги коров, Матис плелся в хвосте стада, кнут его волочился по земле, он вдруг одряхлел и стал похож на столетнего старика. Ява с Юстиной стояли, прислонившись к воротам, и хозяйка Россы плакала громко и жалобно, словно хотела вместе со слезами выплеснуть из себя и все старые горести.
Обитателям баньки пришлось обходиться без молока до той поры, пока Таниель не добавил денег Матису, чтобы он смог купить на скотоводческой мызе телку. Ява еще раз вспомнила Мирт.
Весной россаскую скотину и скотину обитателей баньки, как всегда, погнали через болото на Иудин остров. В этот день все смогли убедиться, что такое сила привычки. Новые животные, привыкшие топать по суше, не могли пройти через болото на остров. Прежние коровы с телячьего возраста знали, что каждую весну и осень их ждал тяжелый переход. Эти сообразительные рогатые накапливали силы перед трудным путем. Если кому-нибудь из них случалось глубоко увязнуть в грязи, животное всегда само выкарабкивалось и следом за остальными добиралось до места. Иной раз провалившаяся в трясину скотина спокойно переводила дух и выжидала, пока к ней вернутся силы. В таких случаях люди лопатой очищали ей морду, чтобы грязная жижа через ноздри ненароком не забралась внутрь.