Эдвард покачал головой.
— Мне нужно подумать.
— Как угодно. Но времени у вас не так много. Мальчик нужен нам до конца этой недели, — мужчина поднялся на ноги. — Поэтому вы либо найдете его до воскресенья, либо, — он вдруг резко подался вперед, упираясь ладонями в гладкую столешницу, и прошипел, — мы обрушим на ваш жалкий отсталый мирок такой ужас и такое отчаяние, что вы сотню раз проклянёте свою недальновидность и нерешительность, зная, что вам дали шанс этого избежать, но вы им не воспользовались. Хорошенькой подумайте, Каллаган, что для вас важнее: жизнь одного волшебного ребенка или жизнь ваших граждан… или вашей семьи, быть может?
— Не смейте угрожать мне!
В глазах незнакомца пылало такое всепоглощающее безумие, что Эдварду вдруг стало по-настоящему страшно. Такой человек оборвет чужую жизнь, не сомневаясь ни мгновения.
— Я даже не начал ещё угрожать, господин министр, — опасно улыбаясь, прошептал тот. — Пока я лишь предостерегаю. И вам же будет лучше, если на этом наше с вами знакомство закончится.
Он оттолкнулся от рабочего стола, выпрямляясь, и чуть склонился в шутливом поклоне.
— Доброй ночи, министр.
— Постойте! — Каллаган вскочил на ноги. — Как мне с вами связаться, если я соглашусь?
— Никак, — мужчина иронично глянул на него через плечо. — Я сам с вами свяжусь. О, и я совершенно не рекомендую вам рассказывать об этой встрече нашему общему знакомому, мистеру Фаджу. Он вам не поможет. Поэтому, господин министр, если к воскресенью мальчика у вас не будет, — тут по губам волшебника расползлась странная усмешка, — можете начинать молиться этому своему воображаемому богу, потому что спасти вас сможет только чудо.
Сказав это, незнакомец бесшумно растаял в ночных тенях, словно его и не было. Каллаган обессиленно рухнул обратно в своё кресло, словно марионетка, у которой враз обрезали все ниточки. Ослабив узел галстука, он провел по лицу дрожащей рукой, пытаясь успокоиться и только сейчас в полной мере осознавая насколько его вымотал этот недолгий разговор. Он мало что знал об устройстве волшебного мира и много не понимал. Сейчас он был твёрдо уверен лишь в одном: человек, что приходил к нему этой ночью, опасен. И вполне возможно его угрозы весьма реальны. Бог свидетель, меньше всего на свете Эдварду хотелось встретиться с ним вновь. Эта бездонная, пламенеющая ярость в тёмных глазах волшебника, которая казалось, была направлена на весь мир, пугала его. Но что ему оставалось делать? Найти этого мальчика и отдать им? Спасет ли это немагический мир? Премьеру очень хотелось верить в это, но какие у него были гарантии?
Он снова взглянул на фото, что лежало у него на столе, словно безмолвное подтверждение того, что эта ночная встреча ему не привиделась. Эдвард рассматривал улыбающееся лицо темноволосого мальчика с ярко-зелеными глазами и размышлял, зачем вообще Волдеморту понадобился этот ребенок. На вид ему было тринадцать, может, четырнадцать лет. Что такого особенного в этом мальчике?
Испустив раздраженный вздох, Каллаган отодвинул фото в сторону и в мрачной задумчивости взглянул в окно, где дышал жизнью Лондон. Нельзя допустить, чтобы по этим улицам ходили кровожадные безумцы. Нельзя позволить, чтобы одержимые психопаты ввергли в хаос этот мир. Им вполне хватало проблем и без спятивших волшебников. Но что же делать?
Неожиданно в памяти всплыли последние слова мага.
«Можете начинать молиться этому своему воображаемому богу, потому что спасти вас сможет только чудо».
Было в этом что-то… необъяснимо знакомое.
Каллагану вдруг вспомнился разговор с его предшественником в день, когда он заступил на пост премьера.
«В этом мире много безумства, — сказал тот, как-то странно глядя на Эдварда. — С одним мы вынуждены мириться, другое обязаны пресечь на корню, но есть нечто нам совершенно неподвластное. Нечто такое, о чём даже думать не хочется. В таких случаях, мой друг, я очень советую вам обратиться к этой книге. Возможно, она поможет вам найти решение. Но более всего на свете я желаю, чтобы вы никогда не оказались в такой ситуации, когда вам придется эту книгу открыть».
Эдвард мало значения придал тем словам, предполагая, что это просто такая странная манера изъяснения, сейчас же он вдруг подумал, а не о магическом ли мире говорил прошлый премьер? Хотя какой толк от обычной книжки против тех, кто способен творить такое, о чем и помыслить страшно? Помедлив, Эдвард открыл нижний ящик стола и уставился на одиноко лежащую там книгу в простой обложке из чёрной кожи.
— Чушь какая-то, честное слово, — пробормотал он. — Ну чем это поможет? — достав из ящика книгу, пробормотал он и провел пальцами по аккуратно выгравированному слову «Библия» внизу обложки. — Больше похоже на какую-то насмешку.
Открыв Священное писание, министр бездумно пролистал несколько страниц, когда из книги вдруг выпал клочок бумаги. Нахмурившись, Каллаган взял листок и покрутил в руках. Имя и номер телефона — вот и всё, что было там написано. Возможно, это не имело никакого значения. Возможно, имело. Сложно было понять, об этом ли говорил предыдущий премьер, но кроме загадочного листочка бумаги в Библии не было больше ничего примечательного.
С тихим вздохом, Эдвард убрал книгу обратно в ящик, а непонятный листок с номером телефона прикрепил скрепкой в свой ежедневник, решив разобраться с этим позднее.
Ответов у него не было. Выхода тоже. Каллаган посмотрел на фотографию и тяжело вздохнул. Похоже, самым простым сейчас будет просто сделать так, как хочет этот Волдеморт. Размышления о спасении можно оставить на «потом».
Стрелка часов неторопливо подбиралась к трём часам ночи и, пожалуй, на этом всё безумие и напряжение прошедшего дня стоило оставить позади.
Если бы только вместе с этим можно было просто забыть о ночном разговоре и не думать больше ни о волшебном мире, ни о грядущей войне.
*
Когда разрываешь собственную душу на части, нужно быть готовым к тому, что что-то может пойти ужасно не так. Когда ты могущественный тёмный маг, мечтающий о бессмертии, нужно очень осторожно относиться к собственным решениям, потому что однажды твоя гордыня и чувство собственной непогрешимости могут сыграть с тобой злую шутку.
Лорд Волдеморт всегда верил в то, что каждый его поступок — следствие тщательно взвешенных доводов и умозаключений. Еще он верил, что может предугадать любой поворот событий. Как верил, что это он контролирует собственную жизнь и собственную магию и все события происходят так, как он того захочет.
Лорд Волдеморт полагал, что никогда не ошибается.
С точки зрения большинства научных источников, душа является своеобразным хранилищем памяти, и даже то, что забыл разум, она не забудет никогда, потому что каждое из этих воспоминаний составляет саму суть человека. Кто-то даже верит, что душа способна восстановить воспоминания прошлых жизней, но доказательств этому нет.
Тем не менее, душа помнит всё.
Конечно, пока кому-то не придет в голову разорвать её на куски и распихать по магическим артефактам, с целью обрести своеобразное, но гарантированное бессмертие. Какие в этом случае воспоминания сохраняются у души уже мало кого волнует. Если основной осколок после смерти физического тела умудряется избежать перехода в иной мир, предполагается, что все накопленные при жизни воспоминания остаются в той части души, которая болтается по миру, словно призрак, пока не найдет себе подходящее тело куда можно на время вселиться и которым можно управлять. Процесс этот сложен, опасен и может занять много времени. Но любой риск стоит того, чтобы жить вечно, не так ли?
Так лорд Волдеморт думал, пока смертельное проклятье не отразилось от годовалого Гарри Поттера, полностью уничтожив его физическое тело.
Смерть груба, жестока и алчна. Она забирает весь твой жизненный опыт, твои мысли, желания, достижения и богатства. Она стирает твою личность, оставляя лишь гниющую плоть и угасающие воспоминания о том, кем ты был. Смерть делает тебя бессильным. Жалким. Ничтожным. Ты можешь взмахом руки разрушать города. Можешь ввергать в ужас сильнейших противников. Можешь сокрушать, уничтожать, править. Но когда Она встает за твоей спиной, положив бледную, костлявую руку на плечо, ты не можешь ничего сделать. Не можешь защититься и сбежать. Не можешь скрыться. Она сильнее любого смертного существа, будь он маг или человек. И Она не знает пощады.