Что Миланье и сделала. До вечера она молча следовала за ним, не проронив больше ни слова и не доставая его. Даже когда ноги стали нещадно болеть.
Вечер встретил их раскатами.
Но это был не гром. Миланье чувствовала, что там, дальше, за лесом, происходит кое-что страшное, жуткое и неотвратимое. Раскаты бешеного огня. Взрывы адского пламени.
Их далёкий грохот был не только слышен. Там, на горизонте, за лесом, была видна светлая полоса, словно от рассвета. Она мигала, дрожала, как будто там плясали языки пламени, заливая тёмное небо светом. Звёзды, что должны были уже появиться, с той стороны были даже не видны. Иногда там мигали слишком яркие вспышки, много ярких вспышек, освещавших небосвод с той стороны, как днём.
Миланье это увидела, когда забралась на дерево вместе с малумом. Он, видимо, хотел удостовериться в правильности их направления. Она же — из любопытства. Однако после увиденного пришёл страх и нетерпение: что там, впереди? Что их ждёт? Кого они встретят?
Что если она не сможет убежать как хотела? Миланье предполагала, что когда малум выведет её на поле боя, она сразу побежит к демонам. Но вдруг малум приведёт её прямиком к своим, другим малумам, которые окажутся менее добрыми и терпеливыми? Или они будут мертвы?
Эти вопросы тревожили её, заставляли гулко биться сердце и крутили живот. Она видела, что там впереди конец их совместного путешествия, и неизвестность пугала её. Чем всё закончится? Удастся ли ей пробиться к своим или же нет? Станет ли эта ночь последней или нет?
Миланье не верила в свою смерть, но это совершенно не значило, что она отрицала эту возможность. Потому волновалась, взгляд бегал, головой постоянно крутила, словно пыталась что-то высмотреть, прислушивалась к раскатам канонады.
Кент видел это. Хотя списал её волнение на громкие звуки. Ведь все дети боятся громких звуков, верно? Будучи мелким, он тоже боялся громких неожиданных звуков, а тут, готов поспорить, для неё они вообще что-то новенькое. Но он всё же решил отвлечь демонёнка от этого шума. Заодно поймёт одну важную вещь, которую не узнал за всё это время.
— Эй, мелкая, тебя как звать? — позвал Кент, прекрасно понимая, что она не поймёт. Просто пытался привлечь к себе внимание.
И привлёк. Она повернулась к нему. На её лице был виден вопрос.
— Как звать тебя? — задумался на несколько секунд, как бы передать смысл сказанного, после чего показал на себя пальцем и произнёс. — Кент.
Она лишь склонила голову набок, словно не понимая его. Возможно, она действительно не понимала его.
Кент ещё раз медленно повторил, тыкая себя в грудь.
— Кент, — после чего показал пальцем на неё и замолчал, показывая, что теперь она должна назвать себя.
Она всё так же смотрела на него вопросительно, словно спрашивая: «Тебе чего надо от меня?». Но когда он собирался уже в третий раз повторить свой вопрос, неожиданно ответила:
— Миланье.
Тихий мягкий детский голос, не тронутый ни хрипотцой, ни чёрствостью. При этом даже произношение звучало как-то чужеродно, странно, невнятно, пусть имя он и разобрал.
Честно сказать, Кент не ожидал, что она ответит. Нет, естественно, он с этим и спрашивал, чтоб узнать её имя, но делал это скорее потому что мог, не особо задумываясь, получится или нет. А здесь ответила вдруг, смотря на него внимательным взглядом. Таким внимательным, что ему даже стало немного не по себе.
И только сейчас Кент заметил, насколько он чужероден, её взгляд. Совершенно иной. Было в нём что-то… завораживающее… и пугающее. Что-то потустороннее и чуждое самой его природе. Казалось, что в её глазах можно даже ненароком утонуть сознанием.
Кент тряхнул головой, отгоняя наваждение.
Миланье не надо было долго объяснять, чего он хочет — сразу поняла. Просто её забавляла его попытка объяснить, чего он хочет, и представиться способом для умалишённых. Он так забавно тыкал себя в грудь, произнося своё глупое, лишённое благородства имя, что она едва не рассмеялась. С трудом сдержалась, даже улыбки не показала.
Но малум, видимо, о чём-то догадался, так как слишком пристально всматривался в её глаза. Казалось, что он читает её мысли, видит её смех в глубине, хотя это, конечно же, было невозможно.
Или возможно?
Как бы там ни было, больше он так не делает и вроде не злится, а значит, ничего такого не увидел. Но его глаза… они были словно две стекляшки, пустые и невыразительные. Самые обычные, плебейские.