Бледный орк, за которым Анаэль наблюдала уже минут пять, нервно вышагивал из стороны в сторону, ругаясь на черном наречье и плюясь на своих подчиненных. Высокий, сильный, он рвал и метал, как белая гроза в самом сердце ужасной бури. Жестокий и кровожадный, как и все орки, Азог забавлял Анаэль. Так много злобы в столь маленьком и смертном создании. Возможно, ненависти орка было какое-то оправдание, но Анаэль с трудом верила, что такому сильному проявлению нетерпимости вообще могло быть объяснение. Торина Дубощита эльфийка ни разу не видела (не приходилось даже мельком), но с великим сомнением бессмертная оценивала важность последнего. Что такого то гном мог сделать орку? Отрубленная рука это аргумент для мести. Но отрубленная голова деда это еще более веский аргумент для лишения конечностей своего врага. Впрочем, не суть.
Важен был лишь конечный результат. Анаэль любила войну. Погромы, пожары, убийства – да, они эльфийку приводили в состояние глубочайшей прострации. Но во время войн, именно во времена смуты и горя, она могла увидеть в Ниар и Талрисе не кого-то, но своих самых близких родственников. По иронии судьбы эти двое только после сражений позволяли чувствам возобладать над разумом. А семья… Чего стоила семья для Анаэль? Мира? Да. И не только мира. Вообще всего сущего.
А значит, проблемы Азога и Торина Дубощита были маловажными. Цена их жизней равнялась теплым улыбкам и разговорам по ночам. Открытым сердцам и – иногда – объятиям. Во всяком случае, для Анаэль война была именно ключом к темным и потайным закоулкам душ брата и сестры. Опустив взгляд, бессмертная сглотнула.
Иногда ей было одиноко. Не имея дома, не имея любимого, Анаэль только и знала, что смерть да сражения, пусть и издали. Но те секунды тепла, что приносила в жизнь бессмертной война…
Всемогущие боги, секунды те были бесценны.
♦♦♦♦♦
Всемогущие боги, секунды те были бесценны. Редкие и скоротечные моменты триумфа, которые Талрис воспринимал как личные победы над собственными слабостями. Зависть съедала изнутри и вынуждала порой совершать подлые вещи. Но убежать от нее Миас был не в силах. Точно бездумная карикатура на Ниар, всю свою жизнь он пытался вырваться из тени старшей сестры. Каждая ее удача воспринималась Талрисом как собственное упущение. Вначале он просто пытался стать похожим на старшую Миас. Потом же…
Талрис открыл глаза. Осматриваясь вокруг, он медлил. В голове неспешной речкой текли воспоминания. Мелькающие перед мысленным взором эфемерными видениями, они неопределенной силой давили на сознание. Гнетущее ощущение постоянной спешки и быстро уходящего времени сжимали сердце Талриса в тисках. Вздрогнув, Миас опустил меч. Здесь это оружие было бесполезным. Следовательно, ненужным.
Присев на корточки, чародей дотронулся рукой до земли. Холодная, она скрывала в себе спящий огонь. И, хоть Дол Гулдур казался заброшенным, в нем обитала сила. Темная, страшная, древняя. Талрис улыбнулся. Саурон, скрытный мерзавец. Анаэль в своих догадках оказалась права. А Ниар впервые прошляпила важную составляющую жизни.
Подняв взгляд к крепости, бессмертный оглядел ее серые стены, безжизненные и глухие. Каменной завесой они отгораживались от всего сущего, пряча за собой черные помыслы последнего Темного Властелина Средиземья. Овитые темным плющом, преграды из монолитных каменных глыб с высокомерием смотрели в лица неожиданным гостям, которые по незнанию или по глупости оказывались рядом.
Отряхнув руки от земли, Талрис поднялся на ноги. Угрозы для себя он не ощущал: Саурон не мог почувствовать существ, чьи силы превосходили его собственные. И, однако, факт его призрачного обитания здесь, в Дол Гулдуре, казался Миас достойным внимания. Хотя бы потому, что Владыка Мордора вел какую-то свою неспешную и темную игру, правила которой были всем трем наследникам Мелькора неизвестны. А учитывая тот небольшой конфликт, что произошел между детьми Мелькора и Сауроном перед битвой у Лугбурза, вряд ли можно было ожидать от встречи с Артано радостного воссоединения давних союзников.
Знал ли Майа о том, что его поражение от рук Исилдура носило не совсем честный характер? Пожалуй, да. Наверняка слышал тихий и нежный шепот магии, слова которой на валарине произносил Талрис перед тем грандиозным ударом сломанного меча, что отнял у Саурона тело и власть. И, пожалуй, Артано не был рад последнему сюрпризу, что преподнесли ему дети Мелькора во время сражения. С одной стороны, Саурон сам был виноват во всех бедах, что обрушились на него. Возжелав титула, которого не был достоин, этот Майа поставил точку на тех добрых отношениях, что связывали его и трех Миас. Ниар пыталась образумить Саурона. Последний, однако, был непреклонен в своих решениях. Досадные факты прошлого.
Покачав головой, Талрис вышел из теней кустарников, что скрывали его от глаз живых. Недолго думая, бессмертный приподнял в руке свой меч и без колебаний вонзил его в землю. Рано или поздно Саурон должен был заметить оружие и вспомнить о старых друзьях, что скитались по миру после его низвержения. Должен был, в конце концов, задуматься о последствиях, которые вслед любым действиям неслись раскаленными звездами к первоисточникам бед.
— Бойся нас, — прошептал Талрис на валарине, как обычно шептал слова волшебства вслед своим врагам. — Бойся, потому что мы вернулись в Эннорат.
Угроза имела силу, Миас не сомневался в правильности собственного поступка. Оставляя свой меч у крова бывшего друга, он надеялся вновь когда-нибудь повстречаться с Сауроном. Посмотреть ему в глаза и спросить, почему он, один из самых преданных соратников Мелькора, отвернулся от друзей своих и целей, что все вместе они преследовали.
Ниар не одобрила бы подобного. На поле брани старшая Миас была категорична: любая, даже самая маленькая, слабость врага тут же обращалась ею в собственное преимущество. Саурон не был другом детям Мелькора, а значит, по определению, был их врагом. Ждущий своего часа, Саурон явно намеревался вернуть былое могущество. Но, как и многие другие, он был слеп и не видел Миас. Просто не мог их увидеть, хотя бы потому, что магия детей Моргота происходила не из темноты, но из света. Наверное, узнав о том, что Миас находятся в Средиземье, Саурон возжелает отомстить им. На руку было бы оставаться в тени, но Талрис не любил хитростей. Хотелось дать Артано последний шанс.
Развернувшись, бессмертный легкой походкой пошел к своему коню. Не спеша переступая через корявые ветви, что лежали на земле, он думал о Барад-Дуре. Старая крепость создавалась магией. Очень сильной магией, нисходящей корнями своими к тайнам Сильмарилл. Цитадель Саурона, она охранялась тремя парами глаз – глазами верных детей Великого Властелина. По общему соглашению, владыкой Барад-Дура был признан Артано. Но Миас знали, что предназначалась крепость другому правителю. И что Мордором рано или поздно должен был повелевать Мелькор. Отстроить Ангбанд без помощи отца было практически невозможно. Хотя бы потому, что никто из Миас не был хорош в картоведении (не хотелось как-то менять ландшафт кардинально, но обычно вместо равнин у всех трех детей Мелькора выходили горы. Или в обратном порядке).
Хмыкнув забавной мысли, Талрис на секунду остановился. Взгляд его выхватил из теней маленький блестящий объект, скрытый за высокой травой. Нахмурившись, Миас сошел с еле заметной тропы в лесную чащу. Продираться сквозь густые заросли было не так просто, как казалось. Надоедливая мошкара черными облачками вилась вокруг, жаля и раздражающе попискивая. Кряхтя и морщась, Талрис обогнул последний куст и, выпутав ноги из густого переплетения вьюнов, остановился напротив широкого дерева, у основания полностью заросшего мхом.
Из коры исполина торчала стрела. Наконечник, отлитый из черной стали, почти полностью погрузился в мягкое тело древа. Улыбнувшись, Талрис осмотрел снаряд. Веселое бурое оперение, выполненное из перьев рыжих сов, придавало тонким длинным стрелам какой-то разбойничий вид. К кончику снаряда, прямо у основания оперения, были подвешены серебряные бубенцы. Они то и блестели на солнце, привлекая к себе внимание. Вокруг древка, под наконечником, красовалась привязанная бичевой бумажка.
— Вот же назгулова душонка, — срывая со стрелы записку, Талрис улыбнулся шире. Ниар, вездесущая и всезнающая бестия. Как же иногда раздражали ее порой слишком уж заносчивые манеры. Разворачивая тонкий пергаментный кусок, Миас прикусил нижнюю губу, сдерживая в себе смех. Да, определенно точно, старшая сестра была самодовольной и высокомерной стервой. Однако не без основания. Не восхищаться её предусмотрительности было практически невозможно.