- Не-е-е тро-ошь бра-ата! - из-за волнения речь парня стала совсем невнятной, но сжатые кулаки говорили о том, что ему совершенно плевать, что представляет из себя появившийся из темноты пришелец.
- Похвально, - произнес, даже не поворачиваясь к Дирку, Ловчий, а потом свечи потухли, тьма поглотила келию, а пальцы Морида, всё ещё сжимающие мою ладонь, внезапно разжались...
Наверное, я закричала, но собственный голос остался для меня неслышим - вязкая мгла поглощала все звуки, а когда она неожиданно схлынула, о визите Ловчего напоминало лишь разбитое окно и вытянувшийся на постели, уже бездыханный Морид.
Утром выяснилось, что визит слуг Седобородого в святилище имел и другие последствия: от содержащихся под замком мэлдинских жриц остались лишь две небольшие кучи серого пепла, а одного из приехавших в святилише жрецов нашли мёртвым - судя по распухшему, потемневшему от прилившей крови лицу, его хватил удар. Очевидно, потрясение из-за узнанных подробностей преступления Матери Ольжаны было слишком сильным.
Во всяком случае, именно так указали в бумагах враз потерявший надменность Крестон и притихшая Иринга. В мэлдинское дело, хоть и запоздало, но всё же вмешались Ловчие, и теперь судьи спешили умыть руки. С Морида даже сняли штраф за злоязычие. Посмертно.
Всё это мне с горькой улыбкой поведала Матерь Смилла, когда я на пару с Мирной, сидела у кровати Дирка. Крестьянская поговорка оказалась верной и в этот раз - беда действительно не ходит одна: парень слёг утром, с жаром и сильной головной болью, а к вечеру стал совсем плох. Я отпаивала его остатками дельконских зелий, прикладывала ко лбу мокрое полотно и старательно гнала от себя мысль о том, что к внезапной хвори Дирка причастен навестивший нас ночью Ловчий. Старые предания утверждали, что хотя слуги Седобородого и являются охотниками за нечистью, сторожа наш мир от аркосских тварей, людям встреча с ними тоже редко приносит что-либо доброе. А парень заступил Ловчему дорогу. И хотя слуга Седобородого вроде бы даже одобрил эту безумную смелость, кто может сказать о том, какие побуждения и желания двигают Ловчими на самом деле?
Мирна разделила со мною все хлопоты о больном - толкла в ступке коренья, приносила чистое полотно и воду. А когда считала, что за ней не наблюдают, гладила лежащую поверх одеяла руку Дирка и шептала, что никогда его не оставит.
Так мы провели два тревожных дня - беспокойство о парне не оставляло места ни сожалениям, ни тоске, а участь судей прошла как то мимо, ничего не затронув в наших с Мирной душах. Ну а к исходу вторых суток жар Дирка начал потихоньку спадать - он даже ненадолго пришёл в себя, пожаловался на донимавший его непонятный гул в голове, а потом, напоённый укрепляющими и снимающими лихорадку зельями, вновь уснул. Я через пару часов тоже задремала прямо в кресле - вначале мне казалось, что веки смежились не более чем на четверть часа, но на самом деле проснулась я на заре третьего дня от крика Мирны. Подскочила, словно ужаленная, ещё не вполне понимая, что происходит, а девчушка уже повисла у меня на шее, смеясь и плача.
Взглянув поверх головы совершенно ополоумевшей Мирны, я встретилась глазами с лежащим на высоко взбитых подушках Дирком. Осунувшийся за время лихорадки, он теперь весь светился от переполнявшей его радости, а потом смущённо, точно извиняясь за устроенный переполох, улыбнулся и сказал:
- Я, ка-ажется, слышу.
- И что же ты слышишь? - я, потрясённая таким признанием не меньше Мирны, застыла столбом, не сумев вымолвить больше ни слова, а парень, приняв моё восклицание за вопрос, ответил:
- Мирна сме-е-ётся, и себя я то-оже слышу, - а потом, помолчав немного, удивленно спросил, - Эне-ейра, почему ты плачешь?
Неожиданное и невозможное в обычных обстоятельствах исцеление Дирка немного смягчило горечь от потери Морида для его семьи. Ловчие оказались справедливы, хоть и по-своему, но благодарности к ним я не испытывала.
Меж тем время моего пребывания в Римлоне близилось к концу: Морид нашел своё последнее пристанище в Верхнем святилище - его могильная плита теперь смутно белела не более чем в двадцати шагах от алтаря. В такой близости от сердца храма всегда хоронили лишь Верховных служителей Семёрки и глав семейств, что своей знатностью и могуществом соперничали с самими Владыками ирийских княжеств. Неслыханная честь для лишённого длинный вереницы славных предков и обширных земель главы дальней заставы! Это решение Матери Смиллы не только отдавало должное совершенному Моридом в Мэлдине, но и молчаливо свидетельствовало о том, что память об отчаянном и отважном 'карающем' не будет забыта, что бы там не решили судьи из Милеста.