Давина в этот вечер возвращалась в свои покои одна. Жуткие в своей нечеловеческой красоте и грации сиды со смехом и шутками увели ее мужа «пить лунный сидр», что бы это ни значило. Глубоко вздохнув, она отворила дверь и замерла пораженная. Вся комната была наполнена крошечными голубыми светлячками. Они мерцали, кружили, образуя причудливые фигуры.
– Тебе нравится, душа моя? – прошуршал, словно осенний ветер, вкрадчивый голос. Королева вздрогнула и обернулась. Ей навстречу, облаченный лишь во тьму, шел ее король и супруг.
– Ваше величество, – Давина опустила глаза.
– Шшш, бирюзовоокая. Здесь нет величеств, только ты и я. – Он легким движением руки смахнул с девичьих плеч тяжелое парчовое платье. Потянул завязки камизы.
Давина замерла, как зачарованная, и только когда холод ночи коснулся ее нагого тела, вздрогнула, желая прикрыть себя руками.
– Свет мой, прошу, не смущайся. Позволь нам с луной на тебя полюбоваться. На твой нежный румянец, на жемчужную кожу, на маковые губы. Такие алые и пьянящие одновременно. – Король провел пальцами по тонкой девичьей шее, и сегодня они не были грубы и шершавы, как если бы их хозяин редко держал в руках что-то тяжелее лиры…
– Муж мой, – тая в объятьях, звала Давина, – отчего у вас волосы не русые, а белые?
– Тебе кажется, свет мой, это всего лишь туман, что льется в окно, – обжигая ее поцелуями шептал король.
– Супруг мой, – задыхаясь от страсти, стонала Давина, – почему у вас глаза не голубые, а зеленые?
– Тебе кажется, звезда моя. Это всего лишь тень от дуба, что раскинул свои ветви, – сминая простыни, хрипел король.
– Любимый мой, – приходя в себя, говорила Давина, – слышите? Комната полнится смехом и звуками флейты.
– Нет. Тебе кажется, мать дитя моего. Это всего лишь ветер гуляет в замке. Спи, – целуя медовые губы, просил король.
Глава 10. Дитя
Сиды отбыли на следующий день.
– Я приеду за своим ребенком ровно через год, – пообещал Ноденс, взяв белогривого коня под узды.
Николас молча кивнул и, не успела дорожная пыль осесть после отъезда дорогих гостей, приказал продолжить пир. Однако сам он былого веселья не испытывал. Давина тоже сидела тиха и молчалива. Взгляд ее блуждал, а улыбка, словно прибой на песчаном берегу, то набегала на лицо, то стыдливо пряталась. Король, глядя на горячо любимую жену, терзал свою душу. Незнакомое чувство вины оседало на губах, и даже терпкий эль не мог смыть эту горечь. Следующей ночью супруг старался быть нежным, словно в руках у него трепетала водяная лилия, а не женщина из плоти и крови. Но, засыпая, он услышал, как Давина напевает сидскую мелодию, что прошлой ночью ручьем лилась по спящему замку. Николас, словно кипятком ошпаренный, отпрянул от супруги и, хлопнув дверью, ушел в свои покои. С тех пор в спальне королевы он больше не появлялся.
Давина сидела за высоким столом, присутствовала на церемониях, но все чаще ее видели гуляющей в саду.
В канун Белтайна над королевским замком вспыхнул одинокий залп красного фейерверка – у королевской четы родилась дочь.
– Я называю ее Эйнслин, – произнесла мать, впервые взяв малышку.
– Но это же сидское имя! – всплеснула руками кормилица.
– Все верно. Моему предку туат де Дананн даровали вечную молодость и гальдр – магию вис. А моему супругу помогли вернуть престол. К тому же, думаю, имя мне это нашептали феи, что живут в нашем саду.
– Его величеству это не понравится, – пробормотала кормилица, украдкой сжимая железную пуговицу.
– Так или иначе, нарекает ребенка мать. И я это уже сделала.
Кормилица доложила обо всем королю, но тот лишь отмахнулся, даже не пожелав взглянуть на дочь.
«Наследника небось ждал, а родилась девка. Расстроился, поди», – решила женщина.
Николас же, напротив, был счастлив узнать, что жена его наконец освободилась от бремени. Да и то, что отдавать сидам придется дочь, а не сына, радовало вдвойне. Ее все равно рано или поздно пришлось бы пристраивать замуж, а так хоть на приданое тратиться не придется. Королева же вскоре окрепнет и сможет зачать законного наследника. Вот и выходило, что все складывалось как нельзя лучше. В Холмах царствовал союзник надежнее любого родственника, в землях устанавливался порядок, а соседи присмирели.
Одного не учел король в своих думах – материнской любви. Она оставалась глуха к давним клятвам и равнодушна к монаршим сделкам.
Еще не занялись осенним пожаром деревья, как сиды вернулись в Бренмар. Пышным пиром встретили дорогих гостей король с королевой. Три дня лился эль и звучала музыка, три дня сотрясался пол от плясок. Когда праздник подошел к концу, Хозяин Холмов поднял свой кубок и произнес: