Гирмар отсутствовал около восьми месяцев, а вернувшись, сразу почувствовал произошедшие за это время изменения. Побледневший, осунувшийся Дариен. Помрачневший Олдер… Расспросив сыновей, Гирмар из недомолвок Дариена и разгневанного шипения Олдера быстро понял, что происходило в его отсутствие, и этим же вечером поговорил с Олинией – это был нехороший и долгий разговор, и прошёл он за плотно закрытыми дверями. После этой отнюдь не приятной для обеих сторон беседы Гирмар не остался у супруги, а ушёл отдыхать в свои комнаты, Олиния же спустилась на первый этаж и вышла в сад – спать она не могла из-за переполнявшей её обиды и унижения. Еще бы! В этот раз Гирмар, выясняя отношения, впервые опустился до воинской ругани, обозвав её, венчанную жену, глупой сукой… И все из-за кого? Из-за прижитого им на стороне отродья. Которое ей из-за прихоти мужа приходится видеть каждый день!
Заполонившая душу горечь уже готова была пролиться обильными слезами: Олиния всхлипнула, поднесла к глазам платок, и в тот же миг откуда-то сбоку раздался голос: «Госпожа огорчена?», а из тени, отбрасываемой стеной, к Олинии шагнул невесть как оказавшийся в саду Райген…
В этот раз женщина не стала думать о приличиях и противиться охватившим её чувствам: прижавшись к груди своего поклонника, она выплакивала скопившуюся обиду и жаловалась на несправедливую жестокость мужа и коварство приведённого в дом ублюдка, а Райген, оглаживая её тёмные локоны, шептал, что скоро Дариен исчезнет из имения, и всё станет на свои места…
А ещё через двадцать дней Гирмару пришло приглашение от брата – он звал его со всею семьёй в Милест, чтобы совместно встретить грядущий праздник. Поскольку все дела в имении были улажены, Гирмар ответил согласием, и ещё пара дней ушла на сборы и неизбежные в таких случаях хлопоты. Изрядную долю хаоса в создавшееся оживление вносил, конечно же, Олдер, в предвкушении поездки носившийся по всему имению, точно смерч, и, ни Райген, ни отец, ни более спокойный и обстоятельный Дариен ничего не могли с этим поделать.
Утро отъезда было ясным и чуть-чуть морозным: на пожухлой траве лежал иней, холодный воздух чуть покалывал кожу на лице. Олдер, уже весь в предвкушении вот-вот готовой начаться поездки, взглянул на дорогу, на уже устроившегося в седле отца, но потом взгляд мальчишки упал на подведённых ему и Дариену коней, и хорошее настроение Олдера как ветром сдуло. Мало того, что Дариену, который держался в седле несколько хуже брата, подвели Белолобого – коня хоть и хорошо выезженного, но довольно норовистого, так ещё и сбруя на нём была попроще, чем у предназначавшегося Олдеру жеребца…
Подобное уже было – то во время семейного обеда неожиданно выяснялось, что Дариену досталась пересоленная еда или тарелка из людской, то его вещи оказывались плохо выстиранными… А мать каждый раз притворно удивлялась небрежению слуг и заверяла сына, что это всё случайность.
Олдер надеялся, что с возвращением отца все эти «случайности» наконец-то сойдут на нет, но мать, похоже, снова взялась за своё – даже отца не побоялась! Мальчишка, бросив быстрый взгляд на Гирмара, убедился в том, что тот, отдавая последние наставления остающимся в усадьбе слугам, не заметил подмены, и решительно тряхнул головой – оставлять очередную маленькую подлость без внимания он был не намерен!
– Постой! На Белолобом поеду я! – Шагнув к брату, Олдер перехватил узду у уже готового сесть в седло Дариена, а тот, взглянув на хмурящегося брата, слегка качнул головой:
– Я справлюсь. Не стоит, Олдер…
Но тот лишь еще больше нахмурился.
– Стоит! Пусть видят, что у нас всё поровну!
Решительно отодвинув Дариена от лошадиного бока, Олдер взглянул в сторону устроившейся в носилках матери и замер – Олиния, поднеся дрожащие пальцы к губам, смотрела на него широко раскрытыми, полными ужасами глазами.
Мальчишка, не понимая внезапного страха матери, чуть качнул головой, но уже в следующий миг отвернулся от Олинии и заскочил в седло Белолобого. Едва Олдер вдел ноги в стремена, как конь под ним с громким болезненным ржанием встал на дыбы. Олдер сумел удержаться в седле, но Белолобый под ним словно взбесился – с диким ржанием он то вставал на дыбы, то прыгал козлом, норовя скинуть с себя всадника. Потерявший повод, судорожно вцепившийся в переднюю луку мальчишка слышал сквозь истошное конское ржание крик Дариена, испуганный и сердитый голос отца, но разобрать, что он говорит, никак не получалось. Все силы и внимание уходили на то, чтобы при очередном кульбите Белолобого не вылететь из седла, и Олдер держался… Ровно до тех пор, пока неожиданно не лопнула подпруга, и он не упал прямо под копыта непонятно отчего ошалевшего коня.