Антракт. Под потолком театрика, одна за другой вспыхивают электрические лампочки. Музыка умолкает. Лиза отдергивает бурую полинявшую портьеру, и густая толпа новых зрителей разливается по театрику.
Маруся сидит прямая и неподвижная. Слегка закушена нижняя губа, и чуть сдвинуты тонкие брови.
Дементий Петрович заглядывает сначала в программу, потом в глаза жены:
— Что ты? Устала? — спрашивает он. — Голова болит?
— Немножко, — отвечает Маруся и глядит, не мигая, на курчавый затылок сидящего перед ней прапорщика.
Потом на экране «любимец публики Макс», знакомый до тошноты, проделывает в сотый раз одни и те же незамысловатые трюки, но Маруся неожиданно улыбается, встряхивает головой и, отыскав в темноте руку мужа, ласково сжимает его пальцы в фильдекосовой перчатке.
Подведя Марусю к калитке, Курнатович выпускает ее руку и подает ключ от квартиры.
— Ступай, ложись, моя детка, а я еще посижу здесь. Чудесный вечер, жалко уходить с улицы.
Он подходит к скамейке у ворот и садится рядом с Антоном.
— Покурим, дядя? — говорит он, доставая портсигар.
Антон берет кривыми пальцами тоненькую папироску и косится на темные окна хозяйской квартиры.
— Благодарим! Не любит сам-то…
— Да он, поди, уже спит, — успокаивает Дементий Петрович.
— Нет. Не спится ему нынче. Сын-то позавчера опять на позицию уехал… Да и грабителей опасается. По ночам все духовное читает… Того и гляди на двор выйдет, для проверки…
— Должно быть у него денег много?
— При капитале, — кивнул Антон. — Раньше-то трактиры держал, четыре заведения, а как война — прикрыл.
— Так… — Курнатович бросает в канаву окурок и, сдвинув на затылок шляпу, смотрит на вечернее небо. Из-за крыши соседнего дома медленно выползает розовый месяц.
— А что, барин, слышно насчет замиренья? — спрашивает Антон.
— Да ничего нового… Ждать надо.
Антон ухмыляется.
— До кой поры ждать-то? — и, понизив голос, сообщает по секрету: — Буржуи не хотят. Нам это известно. Они с немцем заодно.
— Ерунду порешь, дядя… чушь! — говорит Дементий Петрович.
— Не, барин, ты послушай: летом был я в деревне, дома значит… У нас барыня по соседству, Дугина помещица, богатейшая, а коров у нее не доят. Постановили, значит, чтобы никто. По рублю давала, только без последствий. Она и осерчай: «Ладно, — кричит, — вот придут ерманцы, покажут вам, согнут спины-то»… Это, барин, ты как понимаешь?
— Дура она, барыня ваша. Только и всего.
— Ого! Нет… А значит стакнулись они…
Антон помолчал и, почесав бороду, подвинулся к Дементию Петровичу.
— Я, конешно, человек неученый… Мое дело дрова да помои таскать… Ну, скажем еще, ханжу пить… А только промеж господ и я разговоры слыхивал. Малость смекаю…
И, снова помолчав, он тяжело нагнулся к самому уху Курнатовича и добавил шепотом:
— Господа хотят на прежнее поворотить. Чтобы, значит, опять крепостные права…
Курнатович весело рассмеялся.
— Ну, ну! — сказал он. — Чудак ты, дядя! Да разве же это возможно? Ты подумай, ведь у нас теперь республика.
Антон ничего не ответил. Встал со скамейки и, выйдя на середину улицы, поглядел на окна дома.
— Должно, в самделе, спит, — решил он, возвращаясь к калитке. — Окромя лампадки, никакого свету… О-хо-хо!.. — зевнул он. — Была у меня книга, барин, — сам-то я неграмотный, а парнишка читал… — вот какая книга…
Антон показал руками.
— Все в ней прописано, и про Москву, и про татар… И про Новгород тоже, что было там, значит, такое же настроение… И промеж себя склока. Брат на брата… Головы рубили, с моста в воду скидали… Да. Я так полагаю, что теперь таких книг уже нету… И колокол у них был, на площади. Как зазвонят в него, все и знают… Да, а только я боюсь… Меня еще о прошлый пост, в марте месяце, таскали… Сказывай, говорят, в котором номере у вас городовой живет? Штыки наставили, веди, требуют, к нему на квартиру. А городовой-то у нас, в третьем номере жил, действительно, да уж недель пять, как съехал. Говорю им, не верят. Укрываешь! — кричат. Разволновали меня… Я к хозяину, за расчетом, да на утро, чуть свет, собрал мешок да и на машину. Ну их к дьяволу, боюсь я… У меня в деревне четверо ребят…
— Ну, пойду спать, — сказал Дементий Петрович вставая. — Прощай, дядя! На, возьми папирос-то, покуривай, а то заснешь.
— Вот, спасибо! — ухмыльнулся Антон и свободной рукой подержался за свою рыжую ватную шапчонку.
XIV