— Есть такой комбинаций, — сказал он.
Степан Егорович поглядел на него, покосился на жену и сдвинул брови, но тотчас же, в свою очередь, весело улыбнулся.
— Ладно! — проворчал он. — Я еще заеду в контору, поговорим. Ловкий вы мистер… и любопытный…
— Очень! — согласился Пукконен.
Клавочка уже не слушала. Полузакрыв глаза, она вспомнила белую дорогу между старых высоких сосен, мягкие ленивые снежинки… И в ушах ее смеялись ласковые бубенчики.
Когда уходили из ресторана, в дверях залы стоял метр-д’отель. Он почтительно посторонился перед Клавочкой и проводил их глубоким поклоном.
V
Устроившись в маленьком купе и растянувшись на своем диванчике, Клавдия Викторовна благодарно улыбнулась мужу.
— Знаешь, я довольна этой поездкой. Я слишком засиделась в нашем гнездышке, а это так освежило меня… Я не на шутку влюбилась в эти елки, и в снег, и в рыжих лошадок…
Степан Егорович был не в духе.
— Есть во что! — ответил он. — Елочки, лошадки… Благодаря тебе эта прогулка вскочила мне в несколько тысяч.
— Почему? — удивилась она.
— Из-за тебя я упустил одно дело, и Пукконен этот… Эх! Все равно ты не поймешь…
— Кажется, я тебе не мешала. Ты пропадал весь день, и даже ночью…
— Пропадал!.. — проворчал он. — Эх! Вот уж подлинно: в Тулу со своим самоваром…
— Стива!
— Да. Я предупреждал тебя, что по делу еду. Все твои поэтические фантазии: то «милые елочки», а не успели приехать — соскучилась. Если бы не ты, я еще бы на сутки остался…
— Почему ты это только теперь говоришь? — обиделась Клавочка. Села на диванчике и отвернулась к окну. — Просто, мне кажется, что ты слишком много пил за обедом. Советую выспаться!
— Одно осталось! — буркнул Степан Егорович, снял шубу и, покрывшись ею, лег лицом к стенке.
Клавочке спать не хотелось. Она сидела в уголке диванчика, вытянув ноги, спрятав руки в муфточку и думала:
«У Степана Егоровича портится характер. Это уже не первая их ссора и, каждый раз, причиной какие-то его убытки, в которых она ни душой, ни телом не виновата. Похоже, что все их семейное счастье зависит от дивидендов фабрики. Стоит пошатнуться его делам и, в их великолепной квартире, с утра до вечера будут кошка с собакой… Пока он не заставит ее сбежать к матери… А там, конечно, развод… И снова жизнь на отцовскую пенсию, счеты с кухаркой, старые шляпки… А она уже привыкла не считать деньги и не думать ни о чем, кроме искусства. Ее сонеты уже появились в трех журналах и говорят, что… Ах! Мало ли что говорят хозяйке дома, после тонкого обеда, прихлебывая кофе с шартрезом, и посасывая хозяйскую гавану…»
Клавочка зябко поводит плечами и кутается в шубку. Степан Егорович уже спит и негромко всхрапывает.
Клавочка глядит в темные стекла окна, провожает глазами летящие мимо искры из трубы паровоза и снова думает.
«Бедный этот Эрик Ландерс! Теперь уже нет сомнений; он всегда был только старшим гарсоном. В будущем, пожалуй, не помешай ему глупая страсть к дебелой певичке, он обзавелся бы собственным отелем и смущал бы своей дьявольской улыбкой глупенькие сердца приезжих Гретхен. Бог с ним!.. А все-таки она ему благодарна. Он заставил ее пережить несколько… забавных мгновений. Он оборвал узду ее безудержной фантазии, заставил даже помечтать, напомнил ее девическое прошлое, когда так легко и просто удавалось подменять жизнь книгой и правду вымыслом…»
Клавочка тихонько улыбается в полумраке купе. «Метр-д’отель» это звучит гордо!.. Был же Рюи Блаз… А впрочем и это лишь приснилось другому мечтателю и фантазеру Гюго. Да, а все же теперь ей никогда уже не удастся вспомнить о чистеньком белоснежном «Гельсинки», без усмешки над собой. И почему-то ей кажется, что это еще не конец приключению, что ей еще придется услышать об этом северном Отелло, который «сгорел себе руку», стрелял в лейтенанта и нажил чахотку, и все это из-за любви к своей «бойкой» Дездемоне…
Клавочку слегка знобит. Она покрывает колени пледом и закрывает глаза.
Хорошо бы теперь, добравшись до дому, переодеться в теплый халатик, сесть у камина в низенькое, глубокое кресло и, глядя на веселый огонь, обдумать одну работу… небольшую новеллу в жанре Джека Лондона, где героем, конечно, будет он, Эрик, героиней — одна мечтательница, а фоном — вся эта дикая, безмолвная природа, страна застывших песен и белой тишины…
Поезд останавливается на какой-то маленькой станции. Клавочка глядит в окно на оранжевые огни вокзала, на черные, мелькающие мимо окон тени пассажиров и красные, качающиеся искорки папирос.