– Это случилось в самом конце прошлого века, когда императрице Екатерине оставалось царствовать всего два года, а мне только исполнилось тридцать или около того лет. В конце сентября меня вызвали во дворец. Впервые. Приехал курьер с письменным приказом, посадил меня в свою карету, и мы помчали. Императрица приняла меня в библиотеке, отослав всех слуг и придворных. Помните ее портрет в горностаевой мантии и с георгиевской орденской лентой? Впрочем, художник так щедро усыпал грудь императрицы бриллиантами, что и ленту, и само лицо этой благообразной старухи многие просто не замечали. На портрете она улыбалась мягкой материнской улыбкой… На всех портретах она улыбалась именно так – как будто художники сговорились срисовывать друг у друга эту улыбку. Но когда мы остались наедине, она вовсе не улыбалась. Она выглядела усталой и… равнодушной. Но только сначала.
Петербург. 1794 г.
Крылов потел, но не смел вытереть влажный лоб. Ему казалось, что он спит и видит кошмарный сон, будто его вызвали к императрице. Кому не снилось это во времена царствования Матушки! Но после сна можно было проснуться, а сейчас – нет.
– Что это, Иван Андреевич, – сказала Екатерина Алексеевна. – Никак растолстел? С чего бы это? Мне докладывали, что литературные твои дела плохи и дохода не приносят. Может, в карты везет? Нет, не везет особо – мне и об этом докладывали. А может, ты святым духом сыт? – Она коротко хохотнула. – Да как же! Ты же известный язычник, друг мой.
Крылов стоял, не смея разогнуть спину. В животе давило, воздуху не хватало. В библиотеке было жарко натоплено – царице по причине пожилого возраста хотелось тепла, которое она уже не могла получать от фаворитов – даже от нынешнего ее любимчика – Чернявого, Платона Зубова, недавно получившего титул графа и чин генерал-фельдцейхмейстера.
– Ну, хватит кланяться, – сказала Екатерина. – Спину-то разогни, дай мне полюбоваться на твое лицо.
Крылов с облегчением выпрямил спину и скривил полные свои губы в улыбке, которую почитал приятною.
– Да… – мрачно изрекла императрица. – С лица воду не пить. Впрочем, дело, которое я хочу тебе поручить, не требует красоты физической – только ума. А ум у тебя, возможно, есть. Возьми там скамейку и присядь рядом.
Иван Андреевич оглянулся и увидел изящную скамеечку с сиденьем, обитым синим бархатом с золотой вышивкой. Он робко уселся напротив Екатерины, дав себе обет говорить как можно реже, чтобы в запале не сказать что-то, что не понравится императрице. Но теперь он мог хотя бы без лишней дерзости рассмотреть ту, которую Дидро сравнивал с Цезарем и Солоном, а Вольтер называл «Северной Семирамидой» – впрочем, громогласные салюты этих просветителей начинялись русским золотом. Когда же после смерти Дидро под его подушкой нашли листки с резкими критическими заметками против императрицы, та велела изъять всю библиотеку, купленную у француза за пятнадцать тысяч рублей, и свалить ее в подвале.
– Что? – спросила Екатерина Алексеевна. – Онемел? Чего молчишь?
– Я… я с превеликим вниманием слушаю ваше императорское величество, стараясь не упустить ни одного слова из уст глубокоуважаемого мной Афиногена Перочинова! – пролепетал хрипло Крылов, ловко вворачивая псевдоним, под которым Екатерина писала в журнал «Всякая Всячина».
Императрица делано засмеялась, как будто отдавая дань то ли находчивости, то ли подобострастию Крылова. Он рискнул подробнее рассмотреть грозную, но просвещенную владычицу. Осмотр был произведен быстро, но с чувством хорошо спрятанного разочарования. Перед ним в широком позолоченном кресле сидела благообразная старуха в жемчужно-сером платье, поверх которого она накинула белую шаль, связанную из тончайшего гагачьего пуха. Седые волосы были убраны в гладкую прическу, украшенную только сверкающей бриллиантами веточкой.
Эта женщина почти ничем не напоминала ту императрицу, которую Крылов несколько раз видел издали – два раза в опере на премьере ее оперы «Горебогатырь Косометович» и на грандиозной постановке «Начальное управление Олега», а также случайно возле Кадетского корпуса, ею же основанного. Да еще раз Крылову передали от императрицы предложение уехать за границу на пять лет за счет казны, только чтобы он перестал выпускать свой журнал «Зритель». И тем не менее Иван Андреевич сейчас как будто физически ощущал ореол власти и мощи, по-прежнему исходящий от императрицы Екатерины. Крылов вдруг понял, что скамейку он поставил не просто так – а ровно на том расстоянии, где эта мощь, казалось, имела свою границу.