Не знаю, насколько увлечения магами и иллюзионистами сочетались с профсоюзной деятельностью, но работа по сколачиванию профорганизации драматургов постепенно захватывала его все больше. Он отдал ей всего себя. Тут были и несбывшиеся мечты, и невидимые стороннему глазу страсти, и особенности характера — все.
Только однажды открылась мне эта бездна, когда мы с женой были у него в гостях. Как водится, выпили, и вдруг его прорвало. Повод был самый пустяковый, но он приоткрыл мне душу Триваса. Всю жизнь сгибаться, юлить, просить, ходить все время в замах, секретарях при председателях профкома — Н. Погодине, К. Треневе, Л. Никулине, В. Лебедеве-Кумаче, потом снова Н. Погодине и, наконец, при вашем покорном слуге, который, в конечном итоге, занимал этот пост с 1963 года свыше двадцати пяти лет! Тривас хорошо понимал, что никогда не мог бы претендовать на первое место, и это при его натуре, жаждавшей масштабов деятельности, свободы, натуре, рвущейся далеко вперед, стремящейся смести все, что мешает… «О-о, — подумал я, — да-а… С таким заместителем спокойно спать не будешь». Но, может быть, именно могучая энергия этого человека, не находившая себе более масштабного приложения в иных сферах в условиях советской действительности, и была обращена на наш профком и сделала его таким, каким он стал. Марк Адольфович был всегда в профкоме. И когда наш комитет выгнали из Дома Герцена[106] — он принимал членские взносы на Тверском бульваре. Он был душой освоения здания на Большой Бронной и переживал со всеми очередное изгнание. Отчаявшись, он кинулся к таким гигантам, как Николай Погодин и Алексей Толстой, и сумел заинтересовать их судьбой беспризорных драматургов.
История сохранила высказывания Алексея Толстого в адрес профкома. И доминанта его отношения — удивление. Удивление по поводу того самого бескорыстного труда, который сдвигал буквально горы.
К сожалению, заразить таким отношением к делу очень трудно… Отдают себя всего общественному труду единицы. Это их судьба, их предназначение. Тривас был в числе этих людей.
В те времена в Москве было много «вольных каменщиков» — драматургов, писателей, сценаристов, литераторов, которые не являлись членами официального Союза писателей. Труд их порождал огромное количество вопросов социального порядка. Коренной вопрос — пенсии. Ведь было так, что, независимо от заработка, литератор, не состоящий в Союзе писателей, получал пенсию только в 30 рублей![107] Вопрос об оплате сценариев научно-популярных фильмов, об авторском гонораре в практике гастрольно-концертных организаций, право на гонорар при выпуске пластинок… А бюллетени «по болезни»? Это сейчас кажется простым, а ведь на решение такой проблемы уходили годы! А Тривас колотил и колотил в одну точку — и доколачивал. Вопросы решались.
Наши успехи
Венцом деятельности профкома драматургов и лично Триваса было решение Совета Министров СССР от 15 июля 1967 года, установившее нам пенсию наравне с другими служащими. Ура! Вскоре было решено, что бюллетени будет оплачивать Литфонд, поскольку отчисления с наших произведений — пьес, номеров эстрады, цирка, кино, телевидения и т. д. приносили Литфонду немалый доход. Еще раз ура!
Комитеты драматургов организовались и в ряде других городов. В чем же заключалось то главное, что давали наши профсоюзные объединения? А заключалось оно в обеспечении права писателю, не состоящему в официальном Союзе писателей СССР, заниматься своим трудом, не попадая в категорию «тунеядцев», что иной раз заканчивалось тюрьмой или лагерем, как это случилось с Иосифом Бродским.
Обеспечение права писать и была главная и важнейшая часть нашего дела. И именно это заставляло трястись от страха наше профсоюзное начальство из ЦК работников культуры — не являемся ли мы крышей для каких-нибудь мазуриков? На нашем примере скажу: нет, не являлись и не являемся. И второе, особенности нашего профкома: нам удалось сохранить в застойное время дух творческого объединения, дух неформальный, товарищеский, создать для наших членов привлекательное место среди официальных, служебных отношений, окружающих нас. Каждый вторник я удивлялся: наш подвал гудит, как улей! Кому нужно, кому не нужно — все заходят пообщаться, узнать новости, кто, где, куда. Тут и талоны на заказы, и запись на экскурсии, и всевозможные справки, которые надо получить. Сейчас, в конце восьмидесятых, уже нет былого «бурления». Очевидно, что-то совершается «наверху», в обществе, что отвлекает внимание наших товарищей от своего дома. Но библиотека не может пожаловаться на отсутствие посетителей, и касса взаимопомощи тоже. Пустоваты карманы большей массы драматургов, приходится обращаться за помощью. И вся эта работа делается безвозмездно. Вот тут-то и проверяется лицо человека — кто он на самом деле. Историки, которые будут изучать наше общество, несомненно, остановятся на таких вот рыцарях общественного долга, в ущерб своим личным делам бдящих об общественном благе.