Он молча сложил свои нехитрые инструменты в чемоданчик и ушел.
— А я, между прочим, встану не через два дня, а сейчас, — сказал я, приподнимаясь на локтях.
— Полежи, паря, полежи — раз доктор наказал, знать, так надо, — запротестовал дед.
Тася ничего не сказала, она укоризненно посмотрела на меня и молча вышла.
«Узнала все, а теперь презирает», — с горечью подумал я и резко опустился на подушку.
— Чего ты? — испуганно придвинулся ко мне дед.
— Ничего, просто так.
— Эх, был бы чичас Мироныч — он зараз бы поставил тебя на ноги, — с глубоким сожалением заговорил дед. — Молодуху вон, почитай, с того света возвернул. Хороший был лекарь, вся округа к нему тянулась, никому не отказывал. А теперь вот нету его...
Он зло сплюнул и потянулся за кисетом.
— Кому же понадобилось лишить жизни такого человека, а? Кому он перешел дорогу? Увидеть бы енту гадюку — своими руками придушил бы, японский бог!
— Не волнуйся, деда, скоро увидим, — успокоил я его.
— Дай бог, дай бог, — с надеждой посмотрел он на меня слезящимися глазами.
Хозяев дома не было. Все уехали на покос, и дед сам распорядился в доме. Он сходил в кладовку, принес прошлогодней засахаренной брусники и надавил соку. Я с удовольствием выпил его и через некоторое время почувствовал, что жар спал. Потом дед напоил меня холодным молоком с душистым домашним хлебом. Я попросил открыть окно. В комнату ворвался слабый ветерок, принесший с собой запах луговых трав, терпкий запах полыни и прелого навоза. Стали слышны звуки деревенской жизни: стук молота в кузнице, звонкое повизгивание пилы от строящегося напротив дома, мычание коров у речки и куриный гвалт. Мне неудержимо захотелось встать, выйти на улицу. Эх, с каким удовольствием я покосил бы траву на такшинской низине, повалялся бы на свежем сене!
Углубившись в воспоминания о детстве, убаюканный ворвавшимися в комнату звуками и дыханием полей, я заснул.
Не слышал я, как вошла Тася, как она разговаривала с дедом о том, чтобы перед утром пойти в устье Елкинды, окружить зимовье Лапушенко и захватить их обоих с дружком-бандитом. Не чувствовал, что она долго и внимательно смотрела на меня, о чем-то сосредоточенно думая.
РАНО утром я вдруг проснулся. Не знаю отчего, но проснулся. Может быть, я почувствовал, что на меня кто-то смотрит, а может, оттого, что услышал глубокое сиплое дыхание курящего человека, или от едкого дыма самосада. Я открыл глаза и в предутренней мгле увидел человека, сидящего в углу на скамейке.
— Ты что не спишь, деда? — спросил я.
Человек пошевелился, кашлянул, но не ответил. Я внимательно вгляделся в него. Это был не старик, кто-то другой, коренастый и гораздо моложе. Кто же это? Чернов? Непохоже — у того копна волос и фуражку не носит. Что-то знакомое в фигуре, но не разберу — темно еще.
Человек снова откашлялся и сказал:
— Я Лапушенко Митрофан.
Сначала я не поверил своим ушам и невольно переспросил:
— Кто, кто?
— Митрофан Лапушенко, — повторил он.
Я резко вскочил и сел на кровати.
— Зачем ты здесь?!
— Пришел к вам. Дело есть, — невозмутимо ответил он.
— Какое у нас может быть дело с тобой! — возмутился я.
— Самое обыкновенное. Вы тут собрались выловить бандита, так я пришел помочь по этому делу.
— Как помочь? Ты же с ним заодно!
— Ошибаешься ты, паря, не заодно я с ним.
Я задумался. Что привело его сюда? Что ему надо? Ведь он стрелял в меня и наверняка считал, что убил. Что-то тут неладно, надо как следует собраться с мыслями. «А где Тася, Евлампий и, наконец, Чернов?» Мурашки побежали по спине: «Неужели?..»
— Так ты же меня избил, стрелял, а теперь услуги предлагаешь! Как это надо понимать? — громко сказал я в надежде, что меня кто-нибудь услышит.
Лапушенко как-то странно хмыкнул и почесал затылок.
— Из ревности я тебя побил, думал, ты с Мотькой того... а она моя баба.
— Зачем стрелял?
— Если бы не я стрелял, то Сенька бы прикончил тебя, — спокойно сказал он и добавил: — Вверх я выстрелил...
Хотя я был убежден, что Лапушенко стрелял в меня, но по какой-то случайности промахнулся, его поведение сейчас заставило меня глубоко задуматься, а в душе зародилась искорка доверия к нему. С каждой минутой я убеждался, что не может этот мужик так тонко притворяться.
— Ты же с бандитами якшался!
Лапушенко пожал плечами, хмыкнул.
— Что я с ними якшался? Самогонку заставляли добывать. А не захочешь, тряхнут — и поминай как звали. Делами ихними я не интересовался, не нужны они мне.
— Значит, помочь хочешь?
— Не пришел бы.
— А как?