Вустричный бог все понимает – и ярится. Он хлещет по стенам, шипит и плюется Мишке в затылок холодной и едкой слюной, выкручивает ему суставы жестокой ломотой, вытягивает нервы через давным-давно онемевшие пятки.
«Господи вустричный бог, – бормочет Мишка, цепляясь за стену из последних сил, так и не решаясь оглянуться. – Помилуй мя, грешного. Ибо не ведал я, что творил. Ибо…»
А потом Мишка поскальзывается и падает – на этот раз ударяясь затылком неожиданно громко и хрустко.
И звезд не видно – над головой лишь каменный свод подворотни, слепой и безучастный.
– Однако, Владимир Христофорович, – вдруг пробивается в угасающее Мишкино сознание. – Кажется, это тот мальчик, который только что участвовал в нашем споре.
– Да, вы правы, Иван Викентьевич.
– Кажется он совсем плох, верно? Ох, и метель же началась, даже сюда заносит! Мокрая, жуть!
– Если совсем не умер. Странно, свежайшие же были.
– А что это означает?
– Что?
– Что кажется, я выиграл!
– Отчего ж, Иван Викентьевич?
– Ну так впрок мальчику не пошло – значит, выигрыш за мной.
– В ваших словах есть логика, конечно, Иван Викентьевич, но давайте ее обсудим за стопочкой смирновки.
– Во льду?
– Естественно!
– Ах, умеете вы, Владимир Христофорович, настоять на своем. Идем же!
И опускается тяжелая, плотная, твердая темнота – словно вустричный бог закрывает створки всего и вся.
Из письма А.П. Чехова Н.Н. Оболонскому
5 ноября 1892 г. Петербург.
…Ваше Высокопревосходительство, милостивый государь Николай Николаевич! Я хожу в Милютин ряд и ем там устриц. Мне положительно нечего делать, и я думаю только о том, что бы мне съесть и что выпить, и жалею, что нет такой устрицы, которая меня бы съела в наказание за грехи…
Олег Савощик
Черный человек
За такие деньги коктейль должен быть повкуснее. Морщусь от горечи во рту и ставлю стакан на место.
Полумрак зала едва вмещает двадцать человек. На полках лежат игровые приставки, на стенах висят огромные плазмы. Сейчас по ним беззвучно крутят ролики с «красивой» жизнью: солнечные пляжи, белоснежные яхты и танцующие девочки в купальниках.
Вечерами здесь собирается «полабать в плейстейшн» и покурить кальян золотая молодежь, но днем по будням, дважды в неделю, помещение занимают студенты, которые даже не могут позволить себе выпивку из бара, престарелые франты в потертых пиджаках, да прочая недобитая интеллигенция.
«Поэтический круг» – так они себя называют. Выходят из-за столов с зажатыми в потных ладошках смартфонами или читают срывающимся голосом по памяти свою «томную, дохлую лирику», как выразился бы классик.
Сплошь любовные излияния или жизнеутверждающие, до пошлости пропитанные детской наивностью, неуместным сарказмом… Вот скачет и кривляется, со скрипом пытаясь выдавить несуществующую артистичность, девочка с косичками. Колечко в ее носу при тусклом освещении похоже на соплю. А вот парнишка в растянутом свитере бренчит по струнам, даже не стараясь попадать в ноты. Долго, наверное, подбирал два аккорда под свои вирши.
А вот эта, с волосами ниже поясницы, вроде ничего.
Миленько. Интересно, она сама понимает, как точно выделила «игроков» среди всех остальных?
Длинноволосая возвращается на место, ее провожают дежурными аплодисментами, пожалуй, даже громче обычного. Здесь редко слушают кого-то, кроме себя.
«Ах, люблю я поэтов…» – приходят в голову слова того же классика. Народ действительно забавный. Их попытки в творчество – как лакмусовая бумажка. Все, что у пьяного на языке, как говорится. Душевные терзания, прикушенные до крови губы, ночные страхи: все это здесь, в их словах и неумелых рифмах.
Я продолжаю слушать вполуха, то поглядывая на загорелые тела на экранах, то делая глоток из своего стакана. Чувство пониже грудной клетки похоже на горячий компресс, тепло поднимается выше, и сердце отзывается учащенным ритмом. Дышу глубже.
Нет, все не то! Все пошло, вторично, скучно! Другое, вот уже битый месяц я ищу здесь совсем другое…
Объявляют перерыв, и я поднимаюсь в бар. За стойкой пусто, у панорамных окон лишь пара занятых столиков. «Корона» закрыла половину заведений в центре, а сборище начинающих поэтов создает здесь хоть какую-то движуху.