Дине тоже захотелось пробежаться по дороге. Она решила, что на обратном пути снимет бабушкины сапоги и пойдет босиком.
«Говорит Москва», – услышала Дина голос из репродуктора, висевшего над ее головой.
«А потом попробую искупаться, – продолжала думать Дина, не обращая внимания на слова, летящие из репродуктора, – говорят, в дождь вода особенно теплая».
Неожиданно ее поразила мертвая тишина в комнате. Она обернулась и только теперь прислушалась к голосу репродуктора.
«Германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города…»
Лиза быстро поднялась с пола. В одной руке она держала баночку с краской, в другой – кисть. На растянутое полотнище из банки падали жирные белые капли, но она не замечала этого.
Учительница, пригнувшись к столу, с изумлением глядела на репродуктор. С ее смуглых щек медленно сходил румянец, и губы становились мертвенно-бледными.
«Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством, – говорил тот же голос. – Нападение на нашу страну совершено, несмотря на то, что за все время действия этого договора германское правительство ни разу не могло предъявить ни одной претензии к СССР по выполнению договора».
Дедушка поднялся, сдвинул брови и тихо сказал:
– Ах, сволочи, ах, кровопивцы проклятые!..
Никто не отозвался на его слова. Учительница не отвела даже глаз от репродуктора. Лиза стояла все так же неподвижно, не выпуская из рук кисть и баночку с краской. Лицо ее было строго, губы решительно сжаты. Она боялась упустить хоть одно слово, доносящееся из репродуктора.
«Вся ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских фашистских правителей».
Дядя Федор слушал спокойнее всех. То, что он не в обычном состоянии, доказывало только одно: невзирая на грозную надпись на стене – «Курить строго воспрещается!» – он вынул кисет, скрутил из газеты папироску и закурил.
«Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».
В комнате по-прежнему все сидели молча, не шевелясь. Первым опомнился дядя Федор, шумно отодвинул стул, встал, одернул рубаху, нахлобучил выгоревшую фуражку и решительно шагнул к дверям.
За ним вышел дедушка. А Лиза, прижав ладони к пылающим щекам, села рядом с учительницей.
Дождь лил без передышки. Осип Антонович, тяжело опираясь на палку, поднимался в гору. Он шел медленно, в раздумье, опустив на грудь седую голову, не замечая, что картуз нес в руках и капли дождя, скатываясь с мокрых волос, бежали за воротник.
По временам он останавливался, поворачивался и смотрел на бескрайние зеленые поля. «А кто урожай сымать будет…» – шептал он и снова шел в гору, обуреваемый мрачными мыслями.
Дина в бабушкиных сапогах бежала впереди, торопясь сообщить матери страшную новость. Она забыла о своем желании идти босиком по грязи и купаться в реке. Сердце ее тревожно замирало, жизнь сразу же стала для нее сложнее и значительнее, хотя всего смысла грозного слова «война» Дина еще не понимала.
Война началась
Вечером следующего дня Затеевы приехали в город. Тихим шелестом встретил их зеленый сад. Он показался Дине зеленее, гуще, красивее, чем прежде. Разрослась под дубом клумба, зацвели левкои и бессмертники.
В доме царил беспорядок. Иннокентий Осипович не украсил цветами стол на террасе, не покрыл его скатертью, как это делал обычно, когда семья возвращалась с дачи.
Он встретил их на вокзале молчаливый и сосредоточенный, не подставил Юрику «букашек-таракашек» и не поинтересовался, как Дина проводила время у дедушки на пасеке. Дина тоже не стала рассказывать отцу, что у нее в гостях был Костя и как весело купались они в реке и бродили вдвоем по лесу.
В комнате на столе Екатерина Петровна увидела газету с приказом о мобилизации.
– Значит, уже… – с ужасом сказала она.
– Уже. Я и без того, Катюша, пошел бы, – ответил Иннокентий Осипович, указывая на газету. Он хотел сказать ей слова ободрения, но она повернулась и почти выбежала из комнаты.
Иннокентий Осипович не пошел за женой. Он знал – Екатерина Петровна плакала всегда тайно от всех, да и разве мог он утешать, сам глубоко взволнованный?
– Папа, что «уже»? – не поняла Дина, в недоумении рассматривая газету.
– Еду на войну, Диночка.
– На войну? – Дина почувствовала, как сильно застучало ее сердце. – На войну? – растерянно переспросила она. – Но ведь тебя могут убить?