– Устала? – спросил он.
– Не то слово, – я плюхнулась на диван и закрыла глаза.
– Может, тебе отпуск взять?
– Недавно была. Ездили с Костей в… в Сибирь.
– А ты точно себя хорошо чувствуешь?
– Отлично я себя чувствую, – шевельнувшееся было раздражение удалось загнать обратно в нору.
Мне хотелось обо всем рассказать Никите, очень хотелось, но… Словно кто-то зажимал мне рот и не давал сказать ни слова о «погремушке». А даже если б я и могла – неужели кто-то в здравом уме мог поверить в это?
День шел за днем, и все было бы отлично, если б не стоящая между нами тайна. Я каждый день приходила с работы все с тем же желанием забиться в угол и уснуть на пару тысяч лет и только в выходные немного отходила. А еще я все чаще и чаще заезжала к Косте, чтобы подержать в руках «погремушку». Она, целительство и Никита – на этих трех столпах держалась теперь моя никудышная жизнь. Да, именно в таком порядке, к сожалению. И я могла себе представить, как мучился дядя Паша, у которого не было такой возможности – подержать чертов подарок в руках. Он держался только благодаря своим кладам.
Только теперь я начала понимать, что происходит. «Погремушка» не только исполняла заветное желание, но еще и позволяла человеку безудержно предаваться своему главному греху – и одновременно страдать от него.
Самое интересное, что я так и не рассказала Косте, какой дар получила. И почему-то даже не попробовала заглянуть в его внутренности, хотя, по идее, должна была вылечить самого близкого человека в первую очередь. Впрочем, Никиту мой «лечебный» взгляд тоже обошел.
А вот о том, что мы с Никитой снова вместе, я брату все-таки сообщила. Тот поморщился – в школе они друг друга недолюбливали.
– Ничего умнее придумать не могла? – фыркнул он. – Не представляю, как можно возвращаться на вытоптанное место. Вот увидишь, все равно ничего из этого не выйдет. И не вздумай ничего ему рассказывать. Сама знаешь о чем.
Этого он мог бы и не говорить. Я и так знала, что не смогу, даже если и захочу.
Сам Никита Костей не особенно интересовался. Я сказала, что брат живет в квартире, которую получил в наследство от дяди, что он уволился с работы и в данный момент ищет новую. Это было вранье, но рассказать правду язык опять-таки не повернулся. Так что помимо тайны между нами стояла еще и ложь, и это тоже мучило меня. Не остро, нет – на острые эмоции я была неспособна, – но вяло, липко и неотступно.
– А зачем ты ездишь к нему так часто? – спросил Никита, когда я вернулась от Кости уже третий раз за неделю.
– У него проблемы, он переживает. И поговорить не с кем. Надо его поддержать. Кто еще, кроме меня? – старательно глядя в сторону, ответила я.
– Не хотел тебе говорить, но… – помолчав, сказал он. – Позавчера я видел его на Невском в компании двух девиц. Одну я знаю, – Никита назвал фамилию известной питерской киноактрисы, звезды мыльных опер. – Вторая тоже очень даже ничего. И он не выглядел человеком с проблемами, которого некому поддержать. Во всех смыслах.
Я только плечами пожала. Придумывать что-то еще у меня просто не было сил.
Никита прекрасно понимал, что я лгу ему, а точнее, чего-то недоговариваю, и я видела, что ему все это не нравится. Казалось бы, мы исправили сделанную некогда ошибку, и теперь все должно быть хорошо. Но когда люди сходятся в не самом юном возрасте, каждый приносит с собой чемодан своего прошлого, своих воспоминаний и проблем. Никитин чемодан был проще – в первый же вечер он рассказал мне о себе. Насколько я могла судить, в его жизни не было особых драм, метаний и рефлексий. Он еще в юности был человеком цельным и самодостаточным, чему я всегда завидовала. Именно вот этой самодостаточности мне никогда не хватало. Я всегда была недовольно собой, а то, что имела или умела, казалось мне мелким и незначительным, – в отличие от того, чего у меня не было.
Мой чемодан оказался с двойным дном. Я понимала, что если так будет продолжаться дальше, Костя окажется прав: ничего не выйдет и мы с Никитой снова расстанемся. Я боялась этого, но и страх был таким же, как все мои остальные чувства: вялым и поверхностным. В общем, это был не тот страх, который мобилизует, а тот, который «будь что будет».