Чертова погремушка

– Приветствую вас, прекрасная самоубийца, – сказал он ядовитым тоном, совершенно не соответствующим сказанному. – Для человека, потерявшего половину всей своей крови, ваши показатели просто омерзительно хороши. Извините, что помешали осуществить задуманное. Вам почти удалось, но этот ваш приятель… Просто мерзавец. Так не вовремя вернулся домой. Не повезло. Кстати, после обеда к вам собирался нагрянуть психиатр. Вы в состоянии с ним пообщаться?

– Да. Кажется, – прошептала я.

– Ну и отлично. Вам придется рассказать ему, зачем вы это устроили и не собираетесь ли повторить. Впрочем, что это я. Вы, конечно, скажете, что не собираетесь. Но не факт, что он поверит. Кстати, по всем медицинским канонам вы должны были умереть еще там, в ванне. И мне не стыдно признаться, что я не понимаю, почему этого не произошло.

Уходящий в бесконечность склон, пыльная острая трава, зыбкая личина дьявола – все это так явственно встало перед глазами, что я зажмурилась. Чернота век взорвалась фосфорическими пятнами, но картина не исчезла.

– Я правда не собираюсь это повторять, – медленно сказала я. – Там… ничего нет. Как бы плохо ни было здесь – там хуже.

– Как может быть хуже то, чего нет? – усмехнулся Бармалей и вышел из палаты.

То, что там ничего нет, я соврала. Или не соврала? Там ведь действительно не было ничего, кроме травы и облаков. Ну, а то, что там хуже, чем здесь, тем более было правдой. Даже абсолютное ничего – ничто! – было бы лучше того, что я видела. Гораздо лучше. И я знала: что бы ни произошло здесь , я действительно больше никогда не повторю попытку. Поэтому врать психиатру мне было очень даже легко.
Впрочем, разве я врала? Да ни в коем случае. Поссорились утром с Никитой? Да. Я была уверена, что он от меня уйдет? Да. С работы выгнали? Да. Даже до брата не смогла дозвониться. Правда, только правда и ничего, кроме правды. А говорить всю правду мы не договаривались. Хватит того, что не прозвучало ни слова лжи.

– А еще я узнала в тот день, что умер один человек. Не друг, но очень важный для меня человек, – говорила я лысому человечку, сидящему рядом на стуле. Он кивал головой, и глаза его за очень толстыми стеклами очков казались до смешного маленькими – как у старого усталого слона. Я чувствовала, что он не верит мне, но… каждое мое слово можно было проверить.

– Скажите, может, вы просто хотели испугать своего молодого человека? – предположил он. – Девушки так часто делают.

– Я прекрасно понимаю, что согласиться с этим было бы в моих интересах, – покачала головой я. – Скверный поступок, истероидный, но не психиатрический, ведь так? Но нет. Даже в мыслях не было. Я же думала, что он совсем ушел – кого пугать-то? И даже наказать его не было желания. Мол, узнает – пожалеет. Просто навалилось столько всего… В какой-то момент показалось, что лучше уж покончить со всем сразу. Вина еще к тому же выпила. А алкоголь на меня всегда депрессивно действует.

От слова «депрессивно» психиатр напрягся, и я тоже. Но потом он, видимо, решил, что я употребила его в переносном смысле, и мирно поинтересовался, не намерена ли я повторить свой подвиг, если опять «навалится». Я заверила его, что ни в коем случае, стараясь не переборщить с «голубым глазом».

Я с удивлением поняла, что эта тонкая игра, грубая ложь под изящной маской чистой правды доставляет мне удовольствие – хотя я всегда испытывала неловкость, если вынуждена была врать.

Психиатр посмотрел на меня задумчиво, пожевал губу, черкнул несколько слов в карте и ушел, пожелав скорейшего выздоровления.

Ближе к вечеру пришел Никита.

– Завтра тебя перевезут в палату. Обычную, не психиатрическую. Отдельную – я договорился.

– Ты возьми у меня из кошелька карту, сними деньги сколько надо.

– С этим потом разберемся, – нахмурился Никита. – Тебе не кажется, что нам надо поговорить?

Я легла поудобнее – сразу же закружилась голова, в ушах зазвенело, подступила дурнота. Я глубоко вдохнула и посчитала до десяти.

– Скажи только одно – ты… меня бросил?

– Нет.

Короткое, как точка в морзянке.

– Тогда… Тогда я расскажу тебе все, но не сейчас. Пожалуйста.

– Хорошо.

Тире из морзянки. Он не смотрел на меня – разглядывал то кардиомонитор, то капельницу.

– Я всегда, с самого начала знал, что ты мне врешь. Ну, не врешь, а просто не говоришь правды. Что-то тебя мучило все время, не давало покоя.

– Пожалуйста, Никита, я расскажу, но только не сейчас. Все расскажу.