«Все? И про «погремушку»?» – похоже, глумливая тварь ожила вместе со мной. Захотелось потрясти головой – долго и сильно, чтобы выгнать ее. Дурнота подкатила еще сильнее.
– Ты так и не нашел Костю? – спросила я, отдышавшись.
– Нет, – он наконец посмотрел на меня. – Я ему позвонил сразу, как тебя нашел. Вызвал «скорую» и позвонил. Мобильный недоступен, на домашнем автоответчик. Оставил сообщение, но он так и не перезвонил – ни в тот день, ни на следующий. Тогда я взял твои ключи и поехал к нему – мало ли что могло случиться. Дома – никого, сообщение не прослушано. Видно, что он собирался куда-то, но спокойно, не в спешке. Спросил соседку, она сказала, что не видела его несколько дней, а до этого встретила во дворе – садился в машину с девушкой. Как она выразилась, просто ужас какая красивая.
– Почему я не удивлена? – пробормотала я. – Но вообще-то обидно. Мог бы и предупредить. Координаты какие оставить.
– Может, поехали куда-нибудь отдыхать, не хотели, чтобы их беспокоили?
Ну да, конечно, отдыхать. Не мог Костя надолго уехать без «погремушки» – он, так же, как и я, не мог без нее обходиться дольше нескольких дней. Неужели взял с собой? А как же девушка? Рассказал ей?
– Почему врач сказал, что мой случай необычный? – спросила я, чтобы сменить тему.
– Я не очень хорошо понял, – пожал плечами Никита и взял меня за руку. – Но, кажется, дело в том, что от кровопотери обычно умирают в сознании. Вроде как организм отключает периферию, но до последнего защищает мозг.
– Да ладно! – не поверила я. – Костя в обморок хлопается каждый раз, когда кровь из вены сдает.
– Не путай мелкое с мягким. Когда кровь сдают, обморок обычно бывает от спазма сосудов. Или от вида крови. К тому же обморок – это не кома. А при такой кровопотере, как у тебя, и при полной отключке стопудово не выживают.
А я и не выжила, пробежала, точнее, проползла вялая мысль. Я умерла. По-настоящему умерла. Но почему-то вернулась обратно. И что мне теперь с этим делать?
«Как что? Теперь ты знаешь, что от жизни надо брать все. Рая нет, ада нет. Хоть в затворе с четками сиди на хлебе и воде, хоть не вылезай из оргий – конец один: пыльная травяная гора и одиночество навечно. Но оргии – это все-таки повеселее будет, не так ли?»
– Заткнись! – прошипела я.
– Прости, я не тебе.
– А кому?
– Своим мыслям. И не смотри на меня так, – я закрыла глаза, чтобы не встречаться с его изучающим взглядом. – Ты сейчас наверняка думаешь, что психиатр поторопился, да?
– Нет. Я тоже иногда ругаюсь со своими мыслями. И не только с ними, например, еще с ноутбуком, с холодильником, чайником, зубной щеткой. Мне просто интересно, что же такого эдакого они тебе говорят, если ты с ними так невежлива.
– Кто? Холодильник и чайник? – попыталась отшутиться я.
– Нет, твои мысли. Впрочем, ты не обязана отвечать. Не хочу вторгаться в твои… в твою прайваси.
– Я же сказала: все расскажу, только не сейчас.
Голос промолчал, но я вдруг снова почувствовала это непривычное, изысканное удовольствие от лжи. Это было похоже… да, пожалуй, это было похоже на мое отношение к маслинам. Я очень их не любила, но время от времени приходилось немного съедать – не выковыривать же, например, в гостях из салата. И как-то раз в этом противном солено-маслянистом вкусе с настырным послевкусием я почувствовала очень тонкий и очень приятный оттенок. Как будто прозвучал наконец звук, разбудивший резонансом молчавшую до сих пор струну. Как будто… но нет, лучше остановиться и воздержаться от слишком уж интимных сравнений. С тех я могу запросто съесть целую банку маслин и посмотреть по сторонам – нет ли еще.
На следующий день меня действительно перевели в общую терапию – или как там это называется. Свободной одноместной палаты не нашлось, но соседка, худосочная, похожая на синицу девушка по имени Лиля, мне совсем не мешала. Большую часть суток она спала, а когда просыпалась, ставила себе на живот ноутбук и смотрела кино, спрятав звук в наушники. Это меня более чем устраивало. Разговаривать не хотелось. Даже с Никитой.
Он приходил сразу после утреннего обхода и проводил со мной час-полтора. Сидел рядом, рассказывал что-то нейтрально-забавное или просто молчал, держа за руку. Я делала вид, что дремлю. Или на самом деле дремала. И старательно гнала мысли о том, что же буду ему рассказывать, когда наконец наступит это самое «позже».
От Кости по-прежнему не было никаких вестей, это беспокоило. Я решила, что, если он не объявится до момента моей выписки, первое, что сделаю, – прямо из больницы поеду к нему и проверю, где «погремушка». Я скучала по ней, если можно было назвать мои ощущения этим словом. Закрывала глаза и видела ее, чувствовала запах ночных фиалок (я вспомнила – бабушка называла их любками), слышала звон колокольчиков, ощущала тепло и покалывание в пальцах. Все мои чувства, кроме вкуса – может быть, потому, что в голову не пришло лизнуть ее? – томились и изнывали без нее. Я даже не пыталась притвориться, что судьба брата волнует меня больше. «Погремушка», без сомнения, беспокоила сильнее.