– Но… ты ведь не знала, да?
– Знала. То есть я знала, что беру от здоровых и отдаю больным. Но не знала, что здоровые от этого страдают.
– Но ты же не хотела! Ты же хотела помочь, да?
– Ничего, Леночка, ничего, – Алла осторожно погладила мои перебинтованные руки. – Ты только не вини себя, не мучайся. Врачи – они тоже своими таблетками одно лечат, другое калечат. Может, и не так все страшно, как ты думаешь. И потом ты ведь теперь знаешь, ты больше не будешь, да?
– Как ты себя чувствуешь? – спросила я, не открывая глаз, – чтобы случайно не увидеть того, чего не должна была видеть.
– Желудок болит, – вздохнула Алла. – Но ты не думай, он у меня и раньше болел… иногда… давно еще. Надо бы к врачу сходить, но все никак не собраться. Кофе, сигареты, сухомятка, жирное-острое. Когда предупреждают – не веришь. Думаешь, что обойдется. Пока не прихватит. А еще страшно. К врачу идти страшно. Пока не знаешь точно, что там, надеешься: может, как-нибудь пройдет. Само пройдет. А если будешь точно знать… А вдруг это… рак?
Я открыла глаза. Алла смотрела на меня со страхом и надеждой. Как маленький ребенок. Контуры ее руки, прикрывающей живот, начали расплываться. Я зажмурилась – так крепко, что внутри головы что-то запищало.
– Это не рак, – теперь я смотрела куда угодно, но только не на нее. – Язва. Огромная. Ты все-таки не откладывай, сходи к врачу.
Алла испуганно молчала. Я скосила глаза в ее сторону – ее рот был полуоткрыт, а нижняя губа мелко подрагивала.
– Не бойся. Я ничего не сделала. Только посмотрела.
Она кивнула и стала торопливо прощаться. Встала, взяла сумку, нагнулась, неловко поцеловала меня в щеку. Пошла к выходу, но остановилась в дверях.
– Ты поправляйся, – сказала она, не глядя на меня. – Все будет… хорошо.
– Ну что, птичка моя, проплакалась? Легче стало?
– Не надейся, дорогуша, ты не сошла с ума. Все самое интересное еще только начинается.
Дьявол задумчиво почесался в интимном месте – или там, где оно предполагалось, – снял наушники, защелкнул ноутбук и повернулся ко мне. Моя голова словно онемела – как будто я сидела на ней и… отсидела. Меня раздирало на части: ярость, та самая, которая заставила меня броситься не него, мешалась со страхом и смертельной тоской. И что-то еще – мучительное, забытое. Я что-то должна была сделать – но никак не могла вспомнить, что же именно.
– Да пошел ты, – с трудом выдавила я.
– Храбрая моська! – он снова пошел радужными разводами, издавая странные звуки, обозначающие смех. Рубашку прожгло в нескольких местах, дьявол поковырял дырки пальцем и прикрылся простыней.
– А ты не задумывалась, почему именно ты? – спросил он, глумливо улыбаясь. – Почему ты, твой брат, ваш дядя? А не твой дружок Никита, например?
– Ты хочешь сказать, что мы чем-то отличаемся от остальных? Бо льшие грешники?
– Не льсти себе. Все гораздо проще. Это как иммунитет. Начинается эпидемия гриппа. Один вообще не заболел, другой заболел, но легко перенес, третий тоже заболел, но еле выкарабкался. А четвертый – хренак и помер.
– Значит, мы из тех, кто умирает?
– Угадала. Не в прямом смысле, конечно. Пока. Просто вы готовы в обмен на исполнение своих прихотей отдать часть себя. Кто-то любовь, кто-то часть жизни, а кто-то и душу. Хотя она вам и не принадлежит, собственно.
– А ведь ты врешь, – я сама не поняла, был ли это вопрос или утверждение. – Вот только не могу понять, где именно.
– Лучшая ложь – это полуправда, – снова пошел разводами дьявол. – И потом… скажи честно, тебе ведь понравилось? Понравилось обманывать, да? Настоящая ложь – это искусство. В чем именно я вру, говоришь? В этом как раз и фокус. Тот, кто может отличить мою ложь от правды, еще не безнадежен. Точнее, как раз наоборот, для меня это сомнительное приобретение – может… эээ… усклизнуть.