Самолет тяжело состриг вершины обезлиствевших ив и осин, а потом печально лег на брюхо во вспенившуюся болотную жижу; затонуть ему тут было непросто: хотя и возвышался он на высоту шести — или семиэтажного дома, но крылья были у него, чай, не этажеркины, да и площадь фюзеляжа была скорей сравнима с хорошим футбольным полем: такие махины даже в тверских болотах тонут с трудом. Лег самолет с упором на левое крыло, в результате все его внутренние палубы перекосило градусов на тридцать, и если б не осмотрительно запущенные присоски, которыми был снабжен вездеход Богдана — иначе машина разнесла бы своим весом все внутренние переборки «Солодки», да еще и снаряды могли сдетонировать — пришлось бы тогда сочинять историю о втором прилете тунгусского метеорита. Но — пронесло. Люди повалились друг на друга; в кучу-малу попал и черт Антибка вместе со все более воняющим Кавелем Адамовичем Глинским «Истинным», чье тело во избежание разных путаниц и самозванств с рога у черта снято так и не было. Одни трехгорбые верблюды проявили полное спокойствие и остались стоять на косой поверхности столь же равнодушно, как и на ровной.
Из груды ругающихся тел выскользнула сперва невесть как возникшая тут Васса Платоновна в обнимку с неизменной тыквой, следом, мотая головой во все стороны, выполз ненарочный кашинский колдун Фома Арестович, а потом из глубин кучи раздался истинно богатырский кряк: это Варфоломею надоело лежать под живыми и мертвыми телами, и он решил встать. Куча распалась на части, Варфоломей действительно встал, и быстро вытащил наружу сперва брата, а потом и академика. Федор Кузьмич, занявший на время экспедиции по замирению Дебри позицию наблюдателя, кажется, не нуждался в помощи вовсе. Следом над поверженными воздвигся во весь свой небольшой росточек чертовар, да и остальные понемногу как-то встали на ноги. Ну, или на четвереньки, уж кто на что сумел.
— Вот и «бинго»… — пробормотал Богдан, — Однако ж сели, да еще и живы, кажется. Дальше дело техники. Самолет, однако, жалко — такая леталка могучая. Как-нибудь ее отсюда поднять надо будет. Может, чертовой жилой обвязать, да и поднять?
— Уй-ю-ю-юй!.. — взвыл Антибка, услышав про чертову жилу. Пресвитер церкви Бога Чертовара понимал, что без этого промысла чертоварное дело невозможно, как и чертоваропоклонничество, но и про собственную жилу тоже помнил. Отдавать ее во имя спасения летающей крепости он все-таки не хотел.
— Да уймись ты! — бросил Богдан, — у меня без твоей жилы в буртах полверсты лежит непроданной… Так что есть на что подвесить. Было бы — к чему… Кондратий Хароныч! Кондратий Хароныч! Давай своим трехгорбым команду — выбираться будем.
Какую команду дал селекционер своим питомцам, да и вообще дал ли какую-нибудь — осталось неизвестным, но трехгорбый белоснежный красавец сверкнул в тусклом свете аварийного освещения шелковым мехом, опускаясь перед Богданом на колени. Богдан оглянулся. На верблюде было еще одно место, какого-то спутника он мог взять с собой. Оставив без внимания собачий взгляд Давыдки, чертовар приказал:
— Каша… взбирайся. Арматуру с тебя уже снимать можно, один Кавель теперь под Холмогорами кочует, другой, видишь, при нас: как протухнет, так мы и его утилизируем. Так что ты у нас теперь безопасный. Залезай, Каша, залезай. Поедем домой. Поедем в Россию.
— Богдан Арнольдович, — подал голос академик, взбираясь на другого верблюда на пару с Федором Кузьмичом, — а ведь сегодня, судя по моим записям, для Арясинского края — день-то не простой. Сегодня празднуют в народе «Зеленые Фердинанды».
Богдан разбирался с упряжью верблюда — где там загубник, где мартингал, — и поэтому слушал плохо. Однако Гаспар Шерош был не тем человеком, которому он, мастер-чертовар, мог бы не ответить.
— А, последний понедельник ноября… Как же, знаю. Вообще-то у нас теперь Фердинанда в любой день кто хочешь празднует, оно и разрешено, если соблюдены все надлежащие церемонии, но… да, сегодня и есть Зеленые Фердинанды, точно. А что?
Академик уже устроился в седле и зачитал по тексту собственной записи в книжке, вынутой из-за голенища сапога:
— «А еще в день Зеленые Фердинанды отверзаются тропы болотные, и единый раз в году просыхает дорога на приболотный гуляй-город именем Россия, что стоит сокровенно при неверной реке Псевде, через Большой Оршинский Мох протекающей. Есть при Яковль-монастыре поверье, из уст в уста инокинями передаваемое, что прорекла блаженной памяти игумения Агапития: «Не будет земле Арясинской покоя, доколе Россия не отыщется», в смысле — город Россия, тот, что на болоте стоит. Богдан Арнольдович, мы ведь через болото идти сейчас будем, непременно ту речку неверную, Псевду, переходить придется, так может быть, нам и таинственный этот город хоть издали себя покажет, вы как думаете?