Так и есть!.. Два босых монаха, в широкополых шляпах набекрень, босиком, разносят рис и воду. Больные перешептываются. Бес вник. Обычная болтовня о том, что смерть в стенах этого храма принесет им много счастья в других жизнях, когда-нибудь потом. Глупые существа! Им невдомек, что нет никакого потом, а только раньше и сейчас!
Бес подобрался к голому старику, бормотавшему какую-то чушь:
— Я вижу страх! Мать, помоги! Драконы готовы пахать! Я делал звезды из кала! Аркан, лети мимо! Небо открыто для черепах!
Глаза старика округлились и блестели. Бес крепко взял в лапы костистое лицо и неторопливо высосал горькое и дряблое дыхание. Отплевываясь, в досаде принялся выискивать новую пищу.
Паломники встревоженно заворочались. Они были беззащитны. Их двойники блуждали далеко отсюда, в иных местах и временах, а те, что тут, неопасны, слабы и заняты очисткой завалов памяти перед последней дорогой. Всем известно, что где-то на далеком троне тысячерукий и тысяченогий бог держит нити всех жизней, а майский жук, подлетая к трону, изредка наугад перекусывает одну из них.
Бес приступил к трапезе. Вырывать из ослабевших оболочек последние вздохи и охи было легко и просто. Двойники, сгрудившись, напряженно следили за ним. А бес, чувствуя власть, не спеша выцеживал всхлипы, стоны и шепот.
Краем глаза он видел, что из-за курчавой от резьбы каменной колонны выглядывают недовольные местные ведьмы. Слишком маленькие, они не решаются напасть, но настойчиво зыркают из укрытия, пуская пучки брани:
— Пошел отсюда!
— Урод, чужак!
— Наше, не твое!
— Не трогай!
Пока они ругались, он делал свое дело. Но когда ведьмы пропали, забеспокоился — они могли привести больших нетопырей и оборотней. В спешке догрыз пищу, взлетел на стену и стал смотреть, как монахи укладывают мертвых на длинные куски оранжевой ткани. Побросав кости и кальяны, приплелись похоронщики с носилками и начали в недоумении озираться.
Голод исчез, но выслал вместо себя похоть. Лететь дальше! С непривычки раздувшись и отяжелев, бес покинул стену и медленно полетел вдоль реки.
Горы росли в слоистом тумане. Трудно петлять между ними с набитым брюхом! Надо подняться выше — туда, где нет ни птиц, ни духов, ни облаков, а только густой воздух, рассыпаясь на блестки, звенит в тишине. Изморось опять покрыла морду и крылья. Стало трудно лететь.
Скоро он увидел всю Большую Долину, Индию. Она проглядывала сквозь хлопья пара, простиралась до самой полосы океана».
— Все, глава кончилась. — Гоглик украдкой взглянул на девочку, молчавшую в кресле (за время чтения она не пошевельнулась.) — Кто такие? Что такое? Что за жрецы, монахи, шаманы? Ничего не понимаю!
— Он сбежал от хозяина, теперь должен спрятаться, — объяснила Ната так, словно речь шла о пропавшей кошке. — А шаманы — вроде наших попов, только не молятся, а пляшут и воют. По телеку показывали. Ты вообще веришь, что они есть — бесы, ведьмы, какие-то странные двойники?
— Кто его знает… — уклончиво ответил Гоглик, который был не очень крепок по этой части и всегда просил, чтобы не тушили свет, пока он не заснет. — Двойники-дневники! Наверно, есть… Ночью летают, спать не дают. Вот один сбежал и будет теперь шастать повсюду… На тебя прыгнет! — Он опять попытался дернуть Нату за косички, но получил крепкий отпор и притих.
Тут бабушка позвала их к столу. Гоглик, пряча рукопись, пообещал завтра продолжить чтение, а сам подумал, что готов читать вслух вечность, только чтобы рядом были эти глаза с лукавинкой.
— А такое можно читать детям? — спросила напоследок Ната, аккуратно складывая свои глянцевые тетрадки и с некоторым беспокойством косясь на замусоленную газету, в которую упакована рукопись.
— Конечно, — беспечно отозвался Гоглик. — Да и какие мы дети?… Ты что?… Дети вон в песочке играют!
— Нет, пока мне не исполнится семнадцать лет, я еще ребенок, мне мама объяснила. И все, не перечь! — ответила Ната, что вовсе не обнадежило Гоглика, больше заинтересованного бретельками на ее плечах, чем всеми гадами на свете.
Он смотрел, не отрываясь, как Ната собирает учебники, и думал, что было бы хорошо поскорее жениться на ней и всю жизнь быть вместе, рядом.
— Эй! — очнулся он от ее голоса. — Что с тобой? Тебе плохо? Тошнит?