Трагический голос сказал:
— Не трудись понапрасну, мой милый. Оно было в Александре Блоке.
Бабушка в ночной рубашке стояла в дверях. Ее морщинистое лицо выражало сильную гамму чувств, называвшуюся «поразить паршивца взглядом».
— Ты взяла? — зловеще спросил Кока.
— Я! — твердо ответила она.
— Ты перетрясла все книги?
— Да. Все. Я поняла, что ты недаром крутишься около полок. Нашла это и высыпала в туалет, — ответила бабушка.
— Что?… — Кока сел на пол и обхватил голову руками. — Что ты наделала?! Мне конец!.. Все кончено!.. Меня убьют!..
— Кто?… Кто тебя убьет?… — всполошилась бабушка.
— Как кто?… Хозяин выброшенного…
— Разве эта гадость не твоя? — вопросила она, явно не готовая к такому повороту.
— Нет, конечно. Меня просто попросили спрятать. Если я завтра не отдам, будет плохо, очень плохо… Во-первых, тот человек умрет без наркоты. Во-вторых, меня убьют его друзья. Ты что, не понимаешь?… Телевизор не смотришь?
— А чья эта дурь?
Кока мгновенно перебрал в уме варианты и выбрал оптимальный:
— Одного калеки. У него сильные боли. — Он справедливо полагал: бабушке вряд ли ведомо, что дурь помогает только от боли душевной, но не от физической.
— Какого еще калеки? — с подозрением спросила бабушка.
Воодушевленный, Кока принялся сочинять про одного несчастного бедняка, после операции вынужденно ставшего наркоманом, про его трагедию и про то, что ребята из района помогают ему из жалости — он лежит в кровати, а они носят ему еду, питье и анашу. Он знал, на какие педали надо нажимать.
— Как ты не понимаешь?… Бедный отверженный! Униженный и оскорбленный! Мы не можем предать его! Ты сама учила, что предавать друзей нельзя! — добавил он для верности.
Предавать она действительно никого и никогда не учила. Поэтому не знала, что ответить. Еще немного времени ушло на то, чтобы окончательно убедить ее, что сам Кока ни раза в жизни анашу не курил и знать не знает, что это такое. Он добил старушку мощным аргументом — потому, дескать, ему и доверили хранение, что все знают: он не курит и, значит, не выкурит. Логично.
Далее началось самое важное — требовалось выяснить, правда ли бабушка высыпала дурь в туалет или это был пробный шар. Но сколько Кока ни бился, бабушка неизменно твердила:
— Выбросила — и все!.. Зачем оставлять эту отраву?…
Тогда он прибег к крайней мере и сказал, что его могут спасти только сто рублей, чтоб купить новый пакет и отдать калеке.
Бабушка сильно волновалась: жалела и отверженного инвалида, и беспутного внука, но денег давать не хотела из педагогических соображений. Наконец, было принято единственно верное, с ее точки зрения, решение:
— Я сама пойду и куплю этот проклятый пакет. И сама отдам калеке.
Кока замер от изумления. Потом стал отговаривать ее от таких приключений, но бабушка стояла на своем:
— Нет, тебе денег в руки я не дам. Но куплю эту гадость. Где она продается?
По ее тону Кока понял, что в старой княжне-комсомолке заговорил то ли упорный Рахметов, то ли упертый Корчагин. Делать было нечего. Хочет сама взять — пусть! Такой вариант, хоть и сложный по исполнению, мог вернуть потерянное. А это главное. В поисках кайфа цель всегда оправдывает средства.
Они выпили валерьянки и заговорщически обсудили детали. Кока предупредил, что купить непросто, ибо анаша в ларьках и киосках не продается. Не лучше ли будет, если он сделает все сам? Но бабушка оставалась непоколебима — или она, или никто.
Перед сном Кока перебрал в уме, кто из знакомых мог бы сыграть роль калеки-наркомана. И выходило, что лучше курда Титала, как раз лежавшего со сломанной ногой, найти трудно: отверженность, нищета и страдания налицо.
Титал обитал в подвале, где возилась и играла орда его братьев и сестер, за занавеской десятый год умирала тетя Асмат, а посередине подвала целый день варился хаши в котле на керосинке.
Наутро бабушка была полна решимости. Кока увидел на ней перчатки и шляпку с вуалью (наверняка ночью перечитывались «Записки из Мертвого дома» или Гиляровский). Он попросил ее снять этот маскарад, но она ни в какую не соглашалась.
Сели в такси. Когда внук предупредил ее, что они едут в вендиспансер, бабушку всю передернуло, но она не удивилась:
— Ничего. Я всегда знала, что один порок сопутствует другому. Я ко всему готова. Поехали!
В диспансере они вошли в комнату для посетителей. Ее грязный вид и мерзкие запахи навевали смертную тоску. Солнце едва проникало сквозь немытые окна, слепыми пятнами шевелилось на заплеванном полу. В разных концах сидели недвижные печальные пары. Само место накладывало зловещий отпечаток на лица. Даже стулья, казалось, лоснились от грибков и спирохет.