Слух Вилы резануло слово «озеро». Очнувшись от своих мыслей, она прислушалась к рассказываемой истории.
— Поселился тут у меня хороший человек. Городской. При деньгах, — поясняла бабка. — Это он русалку-то видел.
— Выпил, наверное, вечером много, — оборвал ее мужик с вечно красным носом и пропитой физиономией.
— Он вообще не пьет, — продолжала причитать старушка. — Забыла я его про проклятое озеро предупредить. Думала, пойдет на речку рыбачить. А тут прибегает: глаза большие, рот перекошен. Мол, бабка, у вас тут нечистая сила водится. Я аж присела. Как же это так-то… А он как про озеро-то сказал, я тут и смекнула — водяного увидел.
Народ тут же загудел, вспоминая прошлые истории, утопших. Бабка же, понимая, что внимание к своей персоне теряет, запричитала еще громче:
— А он говорит, нет, мать, русалка там была. Как тебя, говорит, вот также близко видел. Вначале испугался, в лес побежал, а затем вернулся, а ее и след простыл. Сама, говорит, подумай, смогла бы обычная девушка так быстро исчезнуть.
Люди охали и ахали, слушая необычную историю, а старушка рассказывала ее вновь и вновь, наполняя все новыми и новыми подробностями. Ближе к вечеру выяснилось, что из озера шли навстречу мужчине водяной и русалка, державшись за руки. И теперь от обиды они будут всех в свои сети заманивать. Вила слушала эти истории и улыбалась. Ее озеро не могло быть проклятым. Спокойная водная гладь так и дышала умиротворением. Водяные лилии наполняли ее красотой. Легкое поскрипывание сосен и стрекотание кузнечиков, словно песня, звучали на берегу. И откуда на озере могла взяться русалка? Она же утром сидела на камне и никого не видела, кроме… Кроме мужчины! Вила даже остановилась от пришедшей на ум догадки. Значит, она — Вила — и есть та самая русалка! Вот бы народ посмеялся, узнай об этом! Но как она сможет объяснить всем, что делала в предрассветный час одна на озере, которое все считают проклятым. Уж лучше пусть все верят в русалку. Мужчина, скорее всего, сейчас умчится в город, если уже этого не сделал, а ее тайна останется нераскрытой.
Вила вновь прыснула в кулачок. Кем ее только не называли, но русалкой?!
За неделю до отъезда все чувства обострились. Находиться дома становилось невозможно: все раздражало, хотелось куда-то бежать. Даже сидение на берегу озера не приносило больше удовольствия. Водная гладь молчала. А у нее внутри все бурлило от переполнявших сомнений: встретятся — не встретятся, любит — не любит, обрадуется — отвернется. Напряжение в теле становилось нестерпимым. Из магазина она уже уволилась, часть заработанных денег отдав матери, а вторую оставив на оплату общежития. Свободное время теперь нужно было чем-то заполнять. К хозяйству мать ее не допускала, мол, городская стала, неумеха. Оставался только лес. Она подолгу бродила там, надеясь на успокоение, но связь с природой потерялась. Если в начале своего приезда каждая веточка словно поднималась, давая ей пройти, камни лежали на обочине тропинки, орлы и ястребы кружили высоко в небе, то теперь Вила не могла пройти не споткнувшись, то об камень, то об корень, то об неизвестно откуда взявшееся бревно. Ветки больно хлестали по лицу. А птицы летали низко, словно хотели клюнуть в голову. Девушка убегала от них в лесную чащу и ждала, пока небо будет чистым. Лес хотел ее о чем-то предупредить, но она не желала воспринимать ничего. Сердито отталкивая непослушные ветки, Вила злилась еще сильнее: на себя, на окружающих, на природу. Только он один оказался неприкосновенным. Александр был окружен ореолом очарования. Только она одна никак не могла себя представить продолжением этой гармонии, его половинкой. И от того слезы лились по щекам. Силы покидали ее. Тело опускалось на траву, сотрясаемое рыданиями. Как можно было требовать от него любви, если сама она не верила, что может быть желанной.
Скупое прощание и долгое возвращение в город только еще больше расстроили ее. Мама скромно обняла ее на прощание и пожелала выйти замуж в городе, а то здесь и женихов нет, и кормить нечем. Вила обводила взглядом знакомый с детства дом и прощалась с ним. Она чувствовала, что навсегда. Объяснению это не поддавалось. Но сердце подсказывало, что ноги больше не переступят высокий порог и не пройдутся по длинному разноцветному половику, руки не прикоснуться к белым в голубой цветочек занавескам, не отдернут их, чтобы полюбоваться на восходящее солнце. Скрип плохо закрываемой двери резанул слух. С трудом сдерживаемые слезы потекли, закрывая собой родные сердцу пейзажи. Тяжело ступая по пыльной дороге, она отправилась на станцию. Три километра, сопровождаемыми мучительными воспоминаниями и мыслями, показались бесконечно долгими. Она только успела сесть в электричку, и та сразу отправилась. Вила даже не обратила внимания на то, что едва успела на единственный поезд, мчавшийся в нужном ей направлении. Заплатив за проезд, девушка окунулась в другие мысли, правда, не менее тягостные. Ею вновь овладели сомнения, страхи.