Поднявшись на четвереньки, Сергей добрался до нар, с большим трудом заполз на них и, перевалившись на спину, затих. Он был в здравом уме, за время погони и от побоев хмель из него порядком выветрился, и только теперь в одиночной камере он смог наконец оценить, что произошло. Когда он перечислил в уме все, что совершил - ограбление банка, покушение на убийство заместителя директора банка, попытка ограбления обменного пункта и убийство милиционера - у него перехватило дыхание. Высшая мера виделась ему естественным завершением его короткой и такой трагичной истории, но гораздо более страшным казалось ему сейчас долгое и унизительное ожидание смерти: тюрьма, допросы, встреча с родными, если те вообще живы, и абсолютная невозможность что-либо изменить в своей жизни.
Калистратов не знал, сколько часов или минут он провел в одиночестве. Теперь, когда он уяснил, что жить ему осталось немного, время перестало его интересовать. Оно имело значение лишь там, за стенами этого мрачного дома, где текла обычная жизнь. Здесь же он как бы выпал из него, как выпадают из автомобиля или идушего поезда, и изувеченный остался лежать в грязном кювете, который и сделался для него конечной остановкой.
Когда лязгнул засов, и дверь отворилась, Сергей даже не посмотрел, кто и зачем к нему пожаловал. Он лежал с закрытыми глазами и прислушивался к словам невесть откуда взявшегося собеседника, который неожиданно возник то ли после удара головой о браслет наручников, то ли из-за полного душевного разлада. Внутренний визави вкрадчивым шепотом убеждал Калистратова покончить жизнь самоубийством. "Лучше сейчас, - науськивал он. - Вот увидишь, вначале тебя будут бить менты, потом в камере опустят уголовники, а в конце все равно расстреляют. Чего тебе терять? Все уже потеряно. Давай-давай, не бойся, это не больно."
Вошедшие приказали Сергею подняться, но он продолжал лежать, и тогда двое милиционеров грубо сдернули его с нар. Они поставили Калистратова на ноги и, будто пьяного, ухватив под руки, поволокли в дежурное отделение.
- Да иди же ты, скотина! - ударив Сергея локтем в бок, рявкнул один из конвойных. - Я что, нанялся тебя таскать?
После болезненного тычка Калистратов пошел сам, но он едва передвигал ноги, и милиционерам пришлось-таки поддерживать его под руки.
Все, что произошло дальше, Сергей почти не помнил. С Петровки за ним приехали два человека в штатском, и милиционеры долго о чем-то его спрашивали. Не дождавшись ответов, они ругались, трясли его и угрожали, но Калистратов даже не вникал в их слова. Он смотрел сквозь них, иногда морщился от боли и вел себя так, словно находился среди неодушевленных предметов, которые досаждали ему уже своим существованием.
Наконец его запихнули в машину и куда-то повезли. Через маленькое зарешеченное окошко автомобиля Сергей видел ярко освещенную солнцем улицу, какие-то серые фрагменты то ли домов, то ли бесконечного бетонного забора и редкие стволы деревьев. Иногда в поле его зрения попадали люди, которые быстро уменьшались в размерах или исчезали за поворотами. Эти живые картинки напоминали ему о той, оставленной им жизни, и почему-то вызывали в нем отвращение.
Машина заехала в глухой дворик, и за ней сразу закрылись железные ворота. Здесь Калистратова высадили и препроводили в помещение, очень похожее на то, откуда его привезли. Сергею предложили сесть, но он не расслышал, и тогда его просто усадили.
Калистратов с полным равнодушием отнесся к обычным в таких случаях процедурам: ещё одному, более тщательному обыску, фотографированию и снятию отпечатков пальцев. Он безропотно выполнял все, что от него требовали и только на предварительном допросе не сказал ни слова. Молодой вежливый следователь не сумел добиться от Сергея даже фамилии и имени - Калистратов смотрел на него с отсутствущим видом, иногда все же слабо реагировал на вопросы поднятием бровей, но молчал и в общем производил впечатление человека, впавшего в каталепсию.