А потом я увидела маму. Она склонилась над одним из мужчин, и ее голова двигалась вверх-вниз на уровне его коленей, волосы прикрывали ее лицо. Мне стало страшно, в животе появилось странное ощущение, которое не имело ничего общего с голодом. Я хотела позвать ее, умолять забрать меня домой. Но что-то подсказывало, что этого делать нельзя. И потому я молча прокралась обратно в комнату, где мама меня оставила, а потом плакала, пока не заснула.
Мама пришла за мной только на следующий день.
Из мрачного путешествия по закоулкам памяти меня вырвал громкий женский смех. От отвращения скрутило внутренности. Я шла по тому же пути, что и мать. Я закончу, как она. Стану пешкой в руках человека, который бросит меня.
Я двинулась, чтобы уйти, и тут сильная рука схватила меня за локоть.
– Отстань от меня, – рявкнула я, охваченная паникой, и попыталась отстраниться.
– Монро, эй, это всего лишь я, – сказал Линкольн, и я застыла, посмотрев на его осунувшиеся черты, в его взгляде сквозило беспокойство. Он говорил низко и нежно, хотя вокруг грохотали басы, словно понимал, что я вот-вот убегу. – Ты в порядке, малышка? Кто-то что-то сделал?
Я покачала головой, борясь с желанием заплакать. Со мной что-то было не так. Засевшие внутри боль и страх казались слишком сильными. Кожа словно натянулась. Комната закружилась, а музыка и болтовня превратились в оглушительный рев. Сердце бешено колотилось, дыхание стало прерывистым, как во время панической атаки. Я чувствовала, что тону, задыхаюсь в море людей, окружавших меня.
Я отшатнулась, насколько позволяла его хватка, а моя голова кружилась, пока я изо всех сил пыталась сохранить равновесие. Ноги стали ватными, а тело дрожало от испуга и тревоги.
– Идем, милая, – успокаивал меня Линкольн.
Он заключил меня в свои объятия. Голос его звучал мягко и ободряюще. Я не могла ответить. Во рту пересохло, горло свело спазмом. Я силилась сделать глубокий вдох, но воздуха как будто не хватало.
Линкольн повел меня подальше от толпы, на балкон, и прохладный ночной воздух обволакивал меня подобно бальзаму.
– Все хорошо, – говорил он, продолжая меня успокаивать. – Сосредоточься на дыхании. Вдох и выдох, вдох и выдох.
Я закрыла глаза и попыталась сделать, как он велел, но паника отказывалась отступать. Затем Линкольн начал тихо напевать песню, но мне потребовалось несколько секунд, чтобы узнать мелодию. «Creep» Radiohead, конечно, странный выбор. Сначала я удивилась, но паника начала медленно рассеиваться. Глубокий голос утешал, и, казалось, окутывал меня теплым одеялом.
Он пел мягко, с чувством и легким акцентом на определенных словах, отчего создавалось впечатление, что эта песня имела для него особое значение. И не только в этот момент.
У меня в горле встал ком. Звук его голоса прокатывался по мне волной, успокаивая нервы и разгоняя моих демонов. На мгновение я забыла, почему у нас ничего не получится, почему нельзя даже пытаться, и ощутила, что остались только мы вдвоем и наш маленький собственный мир.
Когда Линкольн закончил петь, я подняла глаза и увидела на его лице нежную улыбку.
– Тебе лучше, девушка мечты?
Сглотнув, я кивнула, хотя меня и захлестнуло смущение. Он увидел меня в самом уязвимом положении, совсем разбитой. Паническая атака сорвала с меня маску, которой я прикрывалась, и оставила беззащитной. Пока я пыталась собраться с мыслями, к щекам прилил жар. Но когда я посмотрела на него, то не увидела в его глазах осуждения, в них читалось лишь беспокойство. Свободной рукой он ласково убрал прядь волос с моего лица.
– Спасибо, – прошептала я, все еще немного дрожа.
– Что произошло? – пробормотал он, пристально вглядываясь в мое лицо, рассматривая веснушки, усеявшие нос, будто те были созвездиями, которые он непременно хотел запечатлеть.
– Порой… всего становится слишком много.
Линкольн кивнул, как если бы прекрасно понимал, каково это, разрушаться изнутри.
– Почему эта песня? – спросила я, желая переключить его внимание.
Выражение его лица изменилось, каждую черту исказила боль. На его глаза словно упала пелена, скрывшая от него весь мир, и Линкольн погрузился в собственные мысли.
Я не знала, что вызвало перемену в его поведении, но чувствовала печаль, исходящую от него волнами. Создалось впечатление, будто на балкон обрушился тяжелый груз, который накрыл нас обоих с головой. Линкольн осторожно отпустил меня, отстранился и уставился на тянувшийся перед нами горизонт Далласа. Мгновение мы стояли в тишине, все вокруг утопало в его печали.