Я попятилась, отчаянно мотая головой.
– Не могу, Линкольн, – говорила я срывающимся голосом. – Не могу принять ее.
Он уставился на меня, нахмурился и попытался понять природу моего безумного поведения.
Я гордо выпрямила спину.
– Мне ничего не нужно. У меня есть собственные деньги. Ты и так не позволяешь мне платить аренду…
– Я владелец этого здания. Арендной платы нет, – мягко перебил меня Линкольн.
Я убрала волосы с лица. В комнате внезапно стало душно.
– Я просто хочу, чтобы ты получила все, что нужно, Монро. Хочу заботиться о тебе. Мне кажется, теперь это цель моей жизни.
Я упрямо вздернула подбородок:
– Обо мне не нужно заботиться.
– Мне не нравится, что ты полетишь на игру и у тебя не будет карточки.
Я отпрянула, опустив глаза. Нам следовало обсудить этот момент. Линкольн хотел, чтобы следующие четыре дня я пропустила учебу и работу. От одной только мысли об этом у меня начинался нервный зуд. Мне не оплачивали отпуск. Так что я потеряю свои деньги.
– Это из-за твоей мамы? – осторожно спросил Линкольн, и я напряглась. – Знаю, твоя мама…
– Ты ничего не знаешь о моей маме. Можешь прочитать хоть все архивные данные в мире, ты все равно не узнаешь, какой она была.
Линкольн смотрел на меня с таким искренним чувством, что хотелось плакать.
– Хорошо, милая, – пробормотал он и убрал карточку обратно в бумажник. – Обсудим это позже.
Он притянул меня к своей груди, и чувство вины потекло по моим венам ядовитой рекой, обжигая изнутри.
– Прости, – прошептал Линкольн, нежно поглаживая меня по волосам. Я кивнула, прижавшись лбом к его рубашке, не в силах поднять глаза. – Давай отвезем тебя на работу, малышка.
Весь оставшийся день я был не в настроении. Мне не понравилось, как тихо себя вела Монро утром, когда я ее подвозил. Она все еще отвечала на сообщения, благодарила за обед и ежедневную доставку цветов… Но я не сомневался, что она ушла в себя. И утопала в воспоминаниях о том, через что ее заставила пройти мать.
Что бы она ни думала, я на самом деле много чего знал благодаря архивным данным. Вероятно, Монро и сама не подозревала, сколько жалоб о неподобающем обращении с ребенком поступало от обеспокоенных учителей и соседей и сколько раз ее мать арестовывали, обвиняя в вымогательстве. То, что Монро не отняли у матери, кое-что да говорило и о системе социального обеспечения детей. В жалобах описывали ужасные вещи.
– Линк, ты готов ехать? Мы давно не выбирались, – вырвал меня из мыслей Питерс, запихивая в рот целое тако.
Я обедал с ним и Ари, пытаясь занять себя чем-нибудь, только бы не следить за Монро на работе. Когда я привез ее утром, этот ублюдок Кевин буквально ухмылялся. Он бы не лыбился так, если бы знал, что перед этим я целый час вылизывал ее киску.
До того, как она расстроилась.
Стоило предвидеть, что моя банковская карта всколыхнет неприятные воспоминания. Просто мне вскружили голову наши великолепные выходные. Лучшие гребаные выходные за всю мою жизнь. Я забыл, что она пока не чувствовала то же, что и я.
– Он, мать его, просто помешался на своей девчонке, – влез Ари и покачал головой, изображая отвращение.
Я швырнул в него чипсиной из тортильи, и он ухмыльнулся, после чего поднял ее с колен, обмакнул в сальсу и съел.
Потому что у моего лучшего друга был вкус.
– Две игры, потом плей-офф. Я готов как никогда, – ответил я, проверяя свой телефон.
Питерс громко заликовал и привлек взгляды всех в заведении. К счастью, мы постоянно заходили в эту забегаловку, и здесь к нам относились так же, как и к остальным посетителям.
– Монро едет? – мягко спросил Ари, но я читал подтекст в его взгляде. Смогу ли я сосредоточиться, если она не поедет?
– Ага, – ответил я и откусил кусочек своего тако.
Хотя Монро так и не дала ответа. Она должна поехать. Как мы выдержим четырехдневную разлуку? Я едва мог дышать, пока она, черт возьми, была на работе. Неужели Монро хочет, чтобы я убил товарищей по команде? Потому что такое возможно. И в процессе сломаю и себе еще несколько ребер.
Я пошевелился, раздраженно фыркая от боли, которую все еще немного чувствовал в боку. Если бы я мог находиться в Монро каждую секунду, я бы, вероятно, избавился от боли. С ней меня ребра не тревожили.
Ари и Питерс дружески переругивались еще минут тридцать, а я тем временем запихивал чипсы в рот, как будто заедая чувства. Мы собрались уходить, и Питерс, помахав владелице заведения Марии, застонал.