И я была любимой мишенью со времен пребывания в приюте. Ее удочерил один из друзей Шепфилдов… и я застряла, хорошо это или плохо.
Красные губы Мишель изогнулись в лукавой улыбке, пристальный взгляд не отрывался от моего лица.
— Ну, я никогда раньше не видела, чтобы на тебе было так много косметики. Похоже, сегодня очень стараешься.
Слова подействовали как пощечина, отправляя меня дальше по спирали, по которой уже шла. Я отвела взгляд, не в силах встретиться с ней взглядом, когда узел унижения затянулся в груди.
— И это платье... — продолжила Мишель легким тоном. — Они прислали неправильный размер?
Я сжала кулаки, ногти впились в ладони, когда изо всех сил пыталась сдержать растущий гнев.
— Ты тоже выглядишь великолепно, Мишель, — протянула я, отходя от зеркала и проходя мимо нее.
Она небрежно пожала плечами, взгляд переместился на идеально наманикюренные ногти.
— Не будь такой. Я просто говорю то, о чем все думают, Блейк. Вот зачем нужны друзья.
Сделав глубокий вдох, я, наконец, встретилась с ней взглядом, смесь боли и разочарования кипела под поверхностью, которую изо всех сил старалась скрыть.
— Ага.
Взгляд Мишель был торжествующим.
Она знала, на какую кнопку нажать, за какую неуверенность потянуть.
Отлично получалось и то, и другое.
Я отвернулась, но отражение в зеркале, казалось, поддерживало все, что она только что сказала.
Мишель отошла и начала болтать о событии, ее голос отдаленным эхом отдавался в ушах.
Она даже не заметила, когда я ушла, изо всех сил стараясь подавить слабость, полная решимости высоко держать голову и еще раз встретиться с мероприятием лицом к лицу.
Кларк приподнял бровь, когда я снова появилась в толпе, безмолвно спрашивая, все ли в порядке. Я кивнула, позволяя взять себя за локоть и отвести к столику в центре зала, где расположение сидячих мест не могло быть более удушающим. Стол был накрыт белоснежной скатертью и сверкающей хрустальной посудой. Тарелки, украшенные тщательно разложенными деликатесами, представлены как произведения искусства. Мягкий свет свечей танцевал на лицах присутствующих, придавая происходящему чарующее очарование. Уверена, еда была бы восхитительной на вкус.
Если бы я позволила себе по-настоящему насладиться ею.
Чего точно не сделаю.
Мора припоминала бы это до конца жизни.
Когда подали блюда, Мора вышла на сцену для своего основного выступления.
— Дамы и господа, уважаемые гости, — ее голос, пронизанный отработанной грацией, разнесся по воздуху. — Сегодня вечером мы собрались под этой крышей не только для того, чтобы отпраздновать дружбу, но и для того, чтобы направить ресурсы и коллективную силу на дело, которое занимает место в наших сердцах, на поддержку обездоленных детей.
— Каждый ребенок, независимо от происхождения, заслуживает справедливого шанса на светлое будущее, — продолжила она, смягчив тон для пущего драматизма. — Наша приверженность их возвышению — это не просто акт филантропии, это свидетельство сопереживания, которое объединяет нас как сообщество.
Я наблюдала со своего места, взгляд отслеживал жесты и выражения, сопровождавшие слова Моры. Она говорила с искренностью, каждая фраза была тщательно продуманной нитью, вплетенной в гобелен выступления. Но внутренне глаза закатывались от каждой банальности, каждого отрепетированного чувства, танцующего на поверхности речи.
— Наслаждаясь великолепием этого вечера, давайте не будем забывать о лицах тех, кто воспользуется нашей щедростью, — продолжила Мора, и в голосе зазвучали нотки повышенной эмоциональности. — Детях, которые мечтают, стремятся и которые заслуживают шанса вырваться из цепей обстоятельств.
Разум блуждал, мысли были вихрем цинизма, когда я слушала витиеватый язык, маскирующий пустую реальность. Все это было фальшивкой. Мора могла меньше заботиться о детях из неблагополучных семей. Я видела, как она увольняла домашнюю прислугу за то, что та забеременела. И никогда не забуду, как она вылила кофе со льдом на маленького мальчика, который попросил немного денег в Центральном парке.
Мора продолжала бубнить, и когда закончила, аплодисменты прокатились волной, присутствующие охотно втянулись в иллюзию, которую она соткала.
Когда раздались аплодисменты, Кларк внезапно поднялся со своего места с мерцающим бокалом в руке. Он постучал по бокалу, чистый звук прорезал гул разговоров как боевой клич.
Я нахмурилась. Это не было похоже на него — произносить публичные тосты. Кларк считал это ниже своего достоинства.
— Леди и джентльмены, — начал он, в голосе звучала уверенность, которая захватила зал в плен. — Сегодняшний вечер — нечто большее, чем просто празднование благородного дела. Это празднование чего-то гораздо более личного, чего-то, изменившего мою жизнь так, как я никогда не ожидал.
Я сидела там, застыв в шоке, дыхание перехватило, когда голос Кларка окутал нас предвкушением. Взгляд был прикован к нему, разум лихорадочно пытался понять, что он говорит.
Кларк повернулся ко мне, вся теплота, которой обычно недоставало его глазам... внезапно появилась.
— Блейк, с того момента, как мы встретились, жизнь приняла поворот, который я никогда не мог предсказать. Ты показала мир, который имел значение. Мир, который я никогда бы не открыл без тебя. Ты была моей основой, доверенным лицом и моей музой.
Сердце бешено колотилось, серьезность слов посылала ударные волны по всему моему существу. Комната, казалось, расплывалась, внимание сосредоточилось на фигуре Кларка, стоящего передо мной.
— И поэтому, — голос слегка дрожал, в нем была грубость, от которой заболели внутренности. — Я не могу представить более идеального момента, чтобы задать тебе самый важный вопрос в жизни.
Он опустился на одно колено, в руке материализовалась коробочка. Разум пытался осмыслить то, что разворачивалось передо мной. Мир, казалось, закружился, последствия его действий столкнулись с внутренним смятением.
— Ты выйдешь за меня замуж?
Я смотрела на него, стоящего на одном колене, и на мгновение возникло искушение сказать «да».
Это было бы намного проще.
Но затем непрошеные мысли перенеслись к жизни, которую он просил принять. Может быть, полюбил бы меня. Может быть, даже дал бы все возможное, чтобы сделать меня счастливой. Но такая жизнь привела бы только к одиночеству, замаскированному величием. Я бы рухнула под его тяжестью.
На губах была бы приклеена фальшивая улыбка.