А теперь беглец собирался забраться на склад, запереться там и просидеть несколько суток тише воды, ниже травы, по крайней мере, до тех пор, пока суматоха поисков немного не уляжется. Вадик хорошо помнил, как год назад убежал один семиклассник. В первый день вся школа стояла на ушах: учителя и завучи расспрашивали учеников, по коридорам сновали милиционеры, все были на нервах, бледнели, краснели, срывались на крик. На следующее утро страсти немного улеглись, нервы успокоились, а когда в конце недели беднягу сняли с поезда где-то под Новосибирском или Омском, никто уже не обратил на это особого внимания. Сняли и сняли, ничего необычного.
То же самое произойдет и в его случае. Сперва, конечно, побесятся, а потом и думать забудут: побег Королева из маленькой катастрофы превратится в рутину, всем будет уже не до него. К этому времени милиция опросит всех, кто мог видеть его этой ночью в электричках или автобусах, и, не напав на след, начнет искать в других местах. Вот тут настанет его черед. Придется ночью пешком дойти до следующей железнодорожной станции, сесть там на первый утренний поезд, чтобы точно не вызвать ничьих подозрений, но уж на железной дороге он с пути не собьется.
Самыми тяжелыми представлялись именно ближайшие дни. Двое, а лучше – трое суток в тесной коробке, забитой мусором. У нее был лишь один существенный плюс – отсутствие окон. Никто не увидит с улицы свет, а значит, он сможет читать по ночам, не беспокоясь о том, что выдаст себя. Съестного должно хватить, только если не особенно шиковать, да с туалетом тоже придется тяжело. Честно говоря, в этом последнем вопросе Вадик возлагал немалые надежды на двухлитровую бутыль с газировкой – рано или поздно, когда она опустеет, ее можно будет полноценно использовать в других целях. Противоположных.
Парк приближался. Вокруг не было ни души, на пустынных асфальтовых дорожках блестели в свете редких фонарей мутные зеркала луж, нависали со всех сторон черные громады домов, расцвеченные кое-где желтыми квадратами еще не спящих окон. У ворот парка, рядом с маленьким круглосуточным ларьком, столпилась компания молодых парней. Они громко смеялись и разговаривали. Нельзя, чтобы его заметили здесь. Ни в коем случае. Вадик нырнул в кусты и благополучно добрался до ворот под их прикрытием.
Парк встретил его почти непроглядной тьмой и сырым, затхлым холодом. Пару лет назад, когда они только переехали, Вадика, сильно переживавшего из-за расставания со старыми друзьями, утешало лишь то, что ходить в новую школу придется здесь – он очень любил деревья, с удовольствием предвкушал ежедневные прогулки по заросшим тропинкам, листопад и зимнюю серебряную красоту. Но сейчас парк выглядел совсем иначе. Темнота оставляла слишком много простора для страха.
Вадик остервенело вышагивал по асфальтированной тропинке, стараясь не смотреть по сторонам и не оглядываться. Ноги то и дело попадали в лужи, ботинки промокли, а пальцы начали мерзнуть. Оставалось надеяться, что в старой вожатской удастся просушить обувь на батарее. Смешнее всего будет, если после такой прогулки он простудится и заболеет, свалившись в своем убежище с высокой температурой. Бесславный, позорный конец всего предприятия.
Впереди, под стоящим на углу фонарем, появился человек в коротком пальто. Он неспешно шел навстречу, сунув руки в карманы и опустив глаза. Первым желанием Вадика было рвануть прочь с тропинки, но он сумел удержаться. Не хватало еще обращать на себя внимание таким нелепым образом. Иди, как ни в чем не бывало. Этот мужик пьяный, скорее всего.
Втянув голову в плечи, Вадик разминулся с прохожим. Он вздохнул с облегчением, но тут сзади раздалось:
– Эй, мальчик!
Вадик обернулся. В этот самый момент мужчина сказал еще что-то: странное, непонятное слово, а может, и не слово вовсе, может, все дело было в голосе, удивительно низком, хриплом, гортанном. Ноги подкосились, тело обмякло, Вадик, не успевший ничего понять, не успевший даже толком испугаться, начал валиться на асфальт. Сильные ладони подхватили его, заломили руки за спину, потащили куда-то. Он пытался сопротивляться, но с трудом мог пошевелить даже языком. Сейчас я умру, подумал Вадик, я уже умираю, я уже умер. Умер.
14
Таня поднималась по лестнице в каком-то подъезде, как две капли воды похожем на любой другой подъезд: пыльные лампы, погнутые, ржавые перила, истертые ступени, стены, покрытые унылой казенной краской, повсюду расцвеченные выразительными рисунками и надписями. Она попыталась прочитать одну из них, но буквы не желали складываться в осмысленные слова. Каждая отдельно от других казалась знакомой и понятной, но вместе они образовывали невнятные нелепости.