Выбрать главу

– Не трогайте Таню…

– Мы видим! – был ответ, и Вадик зажмурился от яркой вспышки. Веки нестерпимо болели, в висках стучал огромный железный молот. Отчаянно, обреченно вопил хозяин.

Потом все стихло. Вадик осторожно, медленно открыл глаза. Лампа, поскрипывая, покачивалась под потолком, освещая застывший труп, прибитый к полу. Тряпка съехала с зеленого лица, обнажив пустые черные глазницы. Больше в комнате никого не было.

18

В газетах о них не пишут и песен о них не поют. Но они здесь, среди нас. Ходят по улицам, сидят в барах, исподлобья поглядывают на попутчиков в общественном транспорте. Они никогда не улыбаются чужим шуткам – только своим мыслям. Они никогда не будут говорить с вами о политике или футболе. Потому что если заговорить о чем-то, оно непременно станет реальностью, а кто хотел бы жить в мире, где реальны политика или футбол? В остальном ограничений для беседы нет. Если услышите стрельбу, падайте на пол. Если увидите пол – стреляйте. Дой тикс. Хвагдан умол. Зушш.

19

Отзвенели последние субботние звонки, и дети хлынули галдящей толпой в залитый по-летнему теплым солнцем город. Вслед за детьми потянулись учителя – поодиночке, по двое, по трое, почти все понурые и усталые. Только физрук, как всегда, вышагивал бодро и быстро, оглядывая все вокруг с неизменной легкой улыбкой. Беспрерывно зевая, поплелась домой молодая учительница истории Таня Кирше, а через несколько минут после нее ушла директриса, которую за углом ждала новая машина. Из своих защищенных ржавыми решетками окон, выходящих прямо на школьное крыльцо, Федор Петрович видел их всех.

Он злился. В классе второй раз за день перегорела лампочка. Вроде бы ерунда, но этому кабинету давно уже требовался капитальный ремонт. Не очередная покраска стен дешевой вонючей эмалью неопределенно-зеленого цвета, а основательное, полномасштабное разрушение старого и создание нового. Электропроводка, пол, потолок, столы, станки – все безнадежно обветшало и годилось только на выброс. Станки он не включал уже несколько лет, боясь проблем с электричеством, и эти огромные, покрытые пылью машины угрюмо толпились вдоль окон, словно чучела доисторических чудовищ. А сами окна! Сквозь щели в перекошенных деревянных рамах зимой безжалостно дул ледяной ветер, не обращая внимания ни на вату, ни на липкую ленту, которыми Федор Петрович пытался его остановить. Да в эти щели в некоторых местах можно было палец просунуть без труда! Поставить бы пластиковые окна, как, допустим, в кабинете директора, и наслаждаться жизнью: ни тебе холода, ни шума с улицы.

Тяжело вздохнув, Федор Петрович еще раз окинул взглядом свои незавидные владения и вернулся к работе. В школе стояла полная тишина, но он не собирался уходить, пока не закончит с этим проклятым отчетом. На столе перед ним возвышалась целая гора бумаг: здесь были и проверенные тетради, и тщательно заполненная ведомость на питание учащихся, и классный журнал, в котором строчку за строчкой тесно покрывал его мелкий аккуратный почерк. Через пару дней педсовет, разбор полетов, так сказать. Пожалуй, стоит готовиться к серьезному разговору. В самом начале учебного года из одного класса пропадают сразу двое учеников. Где это видано! На Симагина, долботряса, всем давно плевать на самом деле. Покривляются для вида, конечно, пожурят, да хрен с ним. А вот насчет Вадима Королева беседовать станут жестко. С ним и с этой чертовой литераторшей. Какой год она работает в школе? Пятый? Шестой? Пора бы уже научиться общаться с детьми. Вот завтра на педсовете он так и скажет – всему виной непрофессионализм учителя-предметника, преподавателя литературы, которая допустила (а может быть, и спровоцировала) конфликт с учеником. Какого хрена он должен отвечать за ее ошибки?! Какого хрена он должен отвечать за ее оскорбленное самолюбие?! Ну уж нет. Завтра при всех нужно ей прямо заявить: «Вы, милая моя, эту кашу заварили, вы и расхлебывайте – общайтесь с милицией, контролируйте поиски, висите на телефоне…»

Да, а самое главное – ждите. Постоянно ждите самого плохого. И думайте о том, как вы будете сообщать об этом родителям. Хотя, черт с ними, с родителями, им насрать на сына, лучше думайте о том, как сами потом сможете с этим жить!

Так он, конечно, не скажет. Не скажет, ничего не поделаешь. Приучен делать окружающим приятное. Всегда страшно сказать правду, страшно огорчить, расстроить их. Он даже с женой развелся лет на десять позже, чем следовало, оставшись практически без шансов начать новую жизнь. Пока ждал, тянул, боялся, переживал за нее, драгоценный момент был упущен, а сейчас, когда они оба, постаревшие, бездетные, никому не нужные, влачат свои жалкие одинокие жизни порознь, развод действительно выглядит чудовищной ошибкой, почти преступлением. Все хорошо вовремя.