- Чего же это такое, Спиридон Емельяныч, по вере? Небось мы не щепотники какие!..
- Да не говорю ничего, по вере есть… недомолвок!..
- А ты бы сказал, небось мы не попы!..
- Ты пришли-ка назавтра сынка, я его немного пообрукаю… Он ведь у тебя понятный… на разное мастерство доделистый!..
- Вот еще, да что ты, Спиридон Емельяныч? Несь я ему мать!.. Говори!..
- У тебя, Авдотья Михаловна, по вере понятия мало!..
- Ну-к что, что мало. Может, пойму!.. А и не пойму, так тогда еще подовторишь!..
- Насчет воздержания надо нам установиться.
- Так отчего же, Спиридон Емельяныч, можно!
- Да ты слушай сначала: на каждый день по нашей вере полагается… год. Значит, три года…
- Это что же три года? Вот уж тут не пойму!.. Скоромного не есть, что ли?..
- Я же сказал тебе, Михаловна, что большого разумения по вере у тебя быть не должно, хотя ты и не знаешь щепоти… Чувствуй: Христос тридневно воскрес!..
- Понимаю: тридневно!..
- Поняла, скажем… Теперь: каково нам заповедано эти три дня хранить нерушимыми в жизни нашей и сердце?.. Ведь спаситель был три дня в… смертной плоти!.. Познал плотскую смерть, как и не мы же, грешные, то есть был мертв!..
- Понимаю: иже из мертвых!..
- Отсюда и заповедь: не убивать своей плоти - могий да может! - а во искупление трех смертных дней спасителя мира искуситься во плоти три года, когда плоть получит венец!..
- У меня, Спиридон, как дым в голове: слушаю тебя, а и, правду ты сказал, мало что понимаю… Наше бабье дело - плакать да бить побольше поклонов, когда страсти читают!..
- Опять же как ты не поймешь, - уже вошел в жар Спиридон Емельяныч, -насчет воздержания надо нам установиться, об нем и идет разговор!..
- Какого, вот я хорошенько в толк не возьму… Пост наложить?..
- Пост тут плевое дело. Три года молодые должны друг друга не трогать… ни персью, ни естеством!..
- Вот оно что… батюшка, Спиридон Емельяныч… не вынести… подумать только - три года!…
- Три года!..
- Может, сколько-нибудь да скостишь?..
- Эко слово: скостить!.. Не в моей воле… Видно, нам с тобой, Авдотья Михаловна, ни до чего так не допеться. Иди-ка ты лучше малину сбирать. Феколка тебе тут наши места покажет! Она у меня - ох, ягодница!..
- Что ты, Спиридон Емельяныч, взъерошился?.. Я ведь по-бабьи сказала… нельзя, так и ладно, - испуганно заспешила Авдотья, оглядываясь по комнате: не слыхал ли кто?..
- Согласна?..
- Ты лучше ведь знаешь, как надо по вере, чтобы все было по уставу да по правде…
- Согласна или нет, тебя последний раз спрашиваю? - привстал с лавки Спиридон Емельяныч с лицом строгим и непреклонным, с бородой, так и напружившейся вокруг порозовевших его щек.
- Сог… ласна! - тихо ответила Авдотья и сама привстала.
- Ну, если согласна, сватья, давай становись под икону, положим для крепости начал, а потом об руки стукнем!..
Выкатила Авдотья на Спиридона Емельяныча глупые бабьи глаза и ничего ему больше не сказала, встала под икону. Спиридон бросил ей под ноги подрушник, тонкую подушечку, покрытую сверху парчой и с шелковым подбоем, перекрестился и выбрал себе толстую и длинную, а Авдотье лестовку, какую поменьше…[9]
Долго Авдотья Михайловна и Спиридон Емельяныч молились…
Авдотья во время молитвы одним глазом косила Спиридону Емельянычу в спину и, сжавши тонкие, четко прочерченные губы, думала про него, что такого борового медведя и боровой медведь не переломит: вспомнила она старую историю про Спиридона Емельяныча - был у него один такой случай с медведем!..
В тайне своей бабьей души, далекой от мудрости веры, она решила сама про себя, что ничего путевого и прочного с ее сыном из этой заповеди не выйдет, но что все же Феколка девка им подходящая: не городская шаромыжка и не деревенщина - серая голь!.. Потому-де на деле там будет виднее…
"Никто же, как бог!" - не раз сказала она про себя, кланяясь за Спиридон Емельянычем в землю и глубоко вздыхая - столоверки во время молитвы все часто вздыхают: вот-де, какие мы грешные! - потом снова внимательно начинала следить за широкой спиной Спиридона, чтобы не пропустить какого поклона, и когда кланяться в землю, и когда только в пояс, потому что сама поклонного устава не знала, а поклоны спутать в молитве нет того хуже: зазря пойдет вся молитва!..
Спиридон же молился истово, с расстановом, как только одни старые столоверы умели молиться, с осанкой клал широкие и большие поклоны: пока рукой грудь обведет! В землю кланялся сразу на оба колена, как конь к воде на крутом берегу, не как мирские: одной ноги не донесет, а уж снова как столб! Читал молитвы ирмоса и псалмы, не глядя на подставку с толстой книгой в кожаном переплете, по краям с медными большими, как засовы у ворот, застежками, так и оставшейся не раскрытой, потому что клал ее Спиридон Емельяныч на подставку для-ради порядку, читать же был не особо горазд и больше брал все по памяти: любой богослужебный чин знал Спиридон Емельяньгч на память до последнего слова!..
"Не хуже любого попа отчитат!" - думала про него Авдотья…
Потом Авдотья упрела и наполовину уже не слушала Спиридон Емельяныча. Стала она, переминаясь затекшими ногами на месте, поглядывать часто на окна и думать о том, что так, пожалуй, Спиридон домолит ее до скотины… Держала Авдотья лестовку в руках, забывши уже перебирать на ней ременные шарики, чтобы отсчитывать амини и поклоны, и думала, взглянувши, из какого добра лестовка сплетена, что шарики на ней крупные и похожи они на овечьи говешки… Потекли так в голове Авдотьи мысли привычные и теплые, как будет хозяйство с молодухой расти, хорошо бы внука поскорее, дом выстроить потеплей, и скоро заметила, что за окнами в опущенных низко ветках берез начинало чуть розоветь!..
Как-то мелькнули перед Авдотьей в окне два больших синих глаза и полыхнули кумачовым полохом две круглых румяных щеки, на стекле будто осталась нежная девичья улыбка, на которую Спиридон Емельяныч, не прерывая молитвы, только сурово махнул для креста занесенной рукой; то ли это Феколка, заждавшись решенья отца, дотянулась до оконца с завалка и украдкой заглянула в него, то ли это уже заходила за рощу заря, - только Клиниха улыбнулась еле заметно Спиридон Емельянычу в спину и положила не по правилу глубокий поклон.
Скоро Спиридон Емельяныч перешел на частые поясные кресты, читал молитвы не вслух, а про себя, отчего борода быстро подымалась краешком и опускалась на грудь, и с последним земным поклоном поднял свой и захватил Авдотьин подрушник, потом положил еще три поясных и, повернувшись к Авдотье, поцеловался с нею три раза, и оба поклонились в ноги друг другу…
- С богом, сват! - сказала Авдотья.
- С богом, сватья! - ответил Спиридон.
Долго еще Авдотья просидела потом со Спиридоном на лавке, покрытой вышитым полотенцем, в красном углу и обо всем - где венчаться, чтобы попы про веру не пронюхали, где свадьбу играть, какое будет все же за Феклинькой приданое, цацы да вацы, - наговорилась досыта!..
*****
Спустя две недели, в конце красной горки, у Авдотьи Клинихи была веселая свадьба. Спиридон Емельяныч сидел рядом с Авдотьей и пил холодную воду, потому другого чего себе не позволял. Избенка у Авдотьи хоть и немудрящая, о два окна у самой земли, но зато у Митрия Семеныча паили дела в городу, человек мастеровитый, одет как барин, карман с отворотом. Собралось, почитай, все Чертухино, из Гусенок немало наехало всякой родни, столы вынесли на улицу и тут же на улице уставили четыре бочки из-под капусты, пропаренных перед свадьбой с можжевелкой, и в бочках шапкой пенилось и выбивало за край густо захмеленное на изюме пиво…
На этой свадьбе был и Петр Кирилыч…
Первый раз в своей жизни Петр Кирилыч набрал в рот мертвой воды, молчал, сидя в углу, и сперва не шел ни на какое веселье, инда всем глядеть на него было чудно…
Да и трудно было Петру Кирилычу подыскать себе подходящую компанию: с парнями он век не водился, до девок был неохоч, а с мужиками ему тоже неловко, потому неженатый; все сидят с женами, как и люди, один Петр Кирилыч не как человек - ни в тех ни в сех!..