По уведомлении об этом, дядя мой написал письмо уже к самому императору. Таким образом 19 августа 1821 года получил я звание камер-юнкера» (29).
Однажды, в 1815 году, в Париже, за обедом, граф Аракчеев предложил государю учредить в воспоминание чрезвычайных событий того времени новый орден с пенсионом, или присоединить пенсионы к орденам св. Георгия и Владимира и назначить пенсионы эти тем, кто отличился или был изувечен в последних походах.
— Но где мы возьмем денег? — спросил император.
— Я об этом думал, — отвечал Аракчеев, — полагаю обратить на сей предмет в казну имения тех поляков, которые служили в 1812 году Наполеону и, невзирая на дарованное им прощение, не возвратились в Россию, как например князей Радзивилов.
— То есть конфисковать их?
— Так точно, — отвечал Аракчеев.
— Я конфискаций не люблю, — возразил император, — ежели возьмем пенсион для предлагаемых тобою орденов с конфискованных имений, то пенсионы сии будут заквашены слезами.
Разумеется, после этих слов Аракчеев более уже не возобновлял своего предложения (30).
Император Александр не знал Карамзина до 1811 года. В этом году, намереваясь посетить жившую в Твери великую княгиню Екатерину Павловну, государь пожелал видеть там Карамзина, который по приглашению великой княгини и приехал в Тверь. Здесь читал он в первый раз государю свою «Историю Государства Российского», что изображено на одном барельефе памятника, воздвигнутого историографу на его родине, в Симбирске. Со вниманием прослушав до глубокой ночи чтение любопытнейших отрывков исторического труда Карамзина, государь сказал:
— Русский народ достоин иметь свою историю.
«История Государства Российского» по повелению императора была напечатана без цензуры. — Государь предварительно сам рассматривал рукопись первых восьми томов и сделал некоторые замечания. На вопрос Карамзина: прикажет ли исправить места им отмеченные? Александр отвечал, что делал эти отметки только для себя, но чтоб печатать все, как есть в рукописи.
В 1822 году, уезжая на конгресс в Верону, государь взял с собою в рукописи десятой том «Истории», заключающий в себе царствование Феодора Иоанновича. — «В первые три дня моего путешествия, — писал он Карамзину, — имел я довольно времени, чтоб со вниманием прочесть тетради, вами мне доставленные. Чтение сие заняло меня весьма приятно и произвело во мне уверение, что новый том Российской Истории будет достойным продолжением прежде напечатанных. Если после сего чтения встретил бы я вас на прогулке нашей ежедневной в Царском Селе, то, может быть, дозволил бы себе войти с вами в рассуждение о трех или четырех выражениях, возбудивших некоторое сомнение во мне о их правильности. Но на письме сие неудобно и для того отлагаю до моего возвращения, прося вас не останавливать ни мало ваших приготовлений к, тиснению. Теперь ожидаю с нетерпением первого фельдъегеря, дабы с обратным отправлением оного скорее доставить вам назад вверенные мне тетради и тем уничтожить опасения ваши о их целости. Прежде нежели заключу сии строки, прошу вас засвидетельствовать мое почтение Екатерине Андреевне[3]. Искренно сожалею, что не удалось мне с обоими вами проститься в день моего отъезда. Все было мною сделано для сего по обыкновению, но на сей раз тщетно. Кончаю уверением в всегдашней моей преданности к вам» (31).
Император Александр любил сохранять в своем кабинете постоянно один и тот же порядок: письменные столы его содержались в необыкновенной опрятности; на них никогда не было видно ни пылинки, ни лишнего лоскутка бумаги. Всему было свое определенное место; сам государь вытирал тщательно каждую вещь и клал туда, где раз навсегда она была положена. На всяком из стоявших в кабинете столов и бюро лежали свернутые платки для сметания пыли с бумаг и десяток вновь очиненных перьев, которые употреблялись только однажды, а потом заменялись другими, хотя бы то было единственно для подписи имени. Поставка перьев, очиненных по руке государя, отдавалась на откуп одному из заслуженных дворцовых служителей, подучавшему за то ежегодно три тысячи рублей.