Шаг этот был совершенно необычайный и абсолютно не принятый. Хлопотали о назначении на ту или иную должность, разумеется, многие, но делалось это неизменно через третьих лиц, либо влиятельных, либо состоящих в личных близких отношениях с тем, от кого зависело желаемое назначение. Но лично, да еще в письменной форме, просить о назначении на ответственную должность, насколько я знаю, никто не решался. Прибавлю, что Плеве знал меня только по службе в Государственной канцелярии, где я занимал должность помощника статс-секретаря, причем и служебные мои отношения или сношения с ним были чрезвычайно редки и ограничились преимущественно составлением для него, когда он был назначен статс-секретарем по делам Великого княжества Финляндского, нескольких писем на французском языке к представителям наименее враждебной русскому владычеству старофинской политической партии. В письмах этих Плеве стремился установить с этой партией, в лице ее главарей, дружеские отношения и определить ту политическую линию, на которой можно было бы взаимно сойтись.
Поступок мой, вероятно, удивил Плеве, но в конечном счете увенчался успехом. Любезной запиской Плеве пригласил меня к себе переговорить по поводу полученного им от меня письма и при этом свидании без обиняков объяснил, что кандидата у него на должность управляющего земским отделом пока нет, но что назначение это он должен произвести с крайней осмотрительностью ввиду того, что оно сводится к выбору лица, на котором фактически будет лежать обязанность произвести при помощи соответствующих сотрудников предположенный пересмотр узаконений о крестьянах, причем работе этой не только он, Плеве, но и государь придают огромное значение.
«Все, что я могу вам предложить, — сказал Плеве, — это воспользоваться предстоящим четырехмесячным каникулярным временем Государственной канцелярии и составить за этот срок, при участии некоторых чинов земского отдела, проект нового положения крестьянского общественного управления».
В случае моего согласия Плеве сказал, что пригласит меня в один из ближайших дней на имеющее быть под его председательством заседание для рассмотрения выработанного еще при Сипягине в земском отделе проекта нового положения о мирских крестьянских сборах.
Характерно, что при этом ни сам Плеве не высказал тех основных положений, на основании которых предположено произвести переработку узаконений о крестьянах и, в частности, положения об их общественном управлении, ни меня не спросил, каковы мои мысли по этому предмету. Со своей стороны, не коснулся этого вопроса и я, на что, впрочем, считал, что имею некоторое право. Действительно, как раз к этому времени закончились в «Новом времени» мои статьи, печатавшиеся в течение зимы 1902–1903 гг. под заглавием «Земледелие и заработки»[214], в которых я указывал, что, сколь само по себе ни важно распространение в крестьянской среде просвещения, все же применение на практике крестьянами приобретенных ими сельскохозяйственных познаний и навыков до уничтожения общинного владения неэффективно. Община, утверждал я, принуждает своих членов равняться не по уровню знаний и предприимчивости наиболее развитых и энергичных своих членов, а, наоборот, поневоле остается в области земледелия на уровне наименее знающих и несмышленых. Сбить железный обруч, которым стянуты русские крестьяне, насильственно закабаленные существующими у нас порядками землепользования, — единственно верный способ поднять их благосостояние — вот чем я закончил упомянутые статьи.
Высказав, таким образом, гласно и притом в наиболее распространенном органе печати, постоянным читателем которого был, несомненно, и Плеве, мой взгляд на основной вопрос всего крестьянского быта, я мог предполагать, что взгляд этот ему известен, и посему настаивать на нем не имел основания. Впоследствии оказалось, что это было не так.
Как бы то ни было, я, разумеется, согласился на предложение Плеве и затем поспешил ознакомиться в земском отделе с выработанным проектом. При этом из разговоров с чинами земского отдела выяснились два обстоятельства: во-первых, что сословное крестьянское общественное управление признано подлежащим сохранению и что об образовании всесословной волости, иначе говоря, мелкой земской единицы, речи быть не должно, а во-вторых, что едва ли не главной причиной признания необходимости пересмотра крестьянских узаконений было желание Витте по возможности сократить общий размер сельских сборов, отвлекающих часть крестьянских средств из касс государственного казначейства, куда они должны были бы поступить в виде окладных сборов и выкупных платежей, по коим за крестьянами числились все возрастающие недоимки. Та же мысль руководила Витте, когда он проводил в 1901 г. при помощи Сипягина закон о предельности земского обложения. В этих же видах он убедил Сипягина приступить к пересмотру крестьянских законоположений. В полном соответствии с этим в Министерстве внутренних дел в первую очередь была поставлена разработка нового положения о мирских крестьянских сборах, даже вне всякой связи с общим планом перестроения крестьянского общественного управления, который никем, впрочем, не составлялся и не обдумывался.
214
Это было в 1901 г. См.: Гурко В. Земледелие и заработки // Новое время. 1901. 21–27, 29 ноября, 1, 12 декабря.