— Большевики тоже защищались, — тихо сказал Ка. — От Гитлера…
…и от таких, как вы, подумал он и вздрогнул от этой мысли. Адвокат потряс пальцем.
— Можно защищаться от актуального нападения, — сказал он, — а Вы выговариваете себе право превентивной защиты против угрозы по своему выбору. Может, завтра Вас собьёт пьяный водитель, или сосед свихнётся и вас застрелит — так что, закон обязан дать Вам право сегодня убить всех водителей и соседей?
— Вы что, разыгрываете меня? — сказал Ка. — Или действительно не видите разницы?
— Вижу… Понимаете, даже если Вы правы, закон не может ущемлять кого-либо за теоретически возможное действие. Только за актуальное.
— Понятно. Вы ничего не можете сделать…
…Или не хотите, подумал Ка.
— Почему же. Я немедленно проверю все легальные каналы. Пока что… Вы расслабьтесь. И просто ждите моего звонка.
Его ярость жила три дня — до четверга. Выйдя из бюро адвоката, Ка заметался по району, потом по центру города, ломясь вне очереди ко второму врачу, к третьему, к четвёртому, к пятому… Он вскоре потерял счёт и им, и их однообразно жутким «прооперировать не могу». На работу он уже не звонил.
Ка несколько раз оставлял машину в центре и возвращался к ней. Он садился за руль и спал урывками, положа голову на руки. Радио было плохо настроено, но Ка его не выключал. Музыка и бесплотные голоса становились то тише, то громче, нарастая и спадая скачками. Они не давали проспать слишком много времени, нужного для поисков спасенья, и служили хоть каким-то заслоном от страха. Один раз ему в ухо влетело слово «операция». Ка подхватился, но диктор уже говорил о другом. Ка загипнотизированно следил за радиоприёмником, как будто мог увидеть, кого это оперировали. Он перебирал в уме возможности: престарелого политика, молодящуюся кинозвезду, очередную жертву ДТП… Это оказался самоубийца. Следующий выпуск новостей сообщил, что молодой наркоман, который этим утром бросился под колёса с перрона метро, был успешно прооперирован и уже вне опасности. Врачи весь день отчаянно боролись за его жизнь. Ка обнаружил, что ему не хватает сил рассмеяться.
В среду вечером — было уже темно — Ка стоял у какого-то подъезда в сити и мучил кнопку очередного звонка, а отчаявшись, колотил в дверь. Здание отзывалось глухим эхо дальнего колокола. Потом он оказался в другом районе и три часа ждал в какой-то больнице, чтобы выслушать от усталого врача ещё одно подтверждение приговора. Этот врач зачем-то сунул ему в руку скомканную бумажку. Ка пошёл к выходу. Тусклый свет в коридоре мигал, и это было невыносимо, а потом на секунду погас. Ка понял, что к нему неторопливо шагает смерть, а он не может ступить и шагу и только беспомощно смотрит в далёкий тёмный конец коридора, как в повторяющемся дурном сне.
Потом он оказался в ночном парке и долго глядел на ворота больницы и ласковый свет её тёплых окон в темноте. Где-то там должна быть операционная… И скорее всего, не одна. Даже сейчас они, кажется, не пустовали…
В парке его подстерёг рассвет. Пока Ка двигался или по крайней мере не спал, червь внутри был неподвижен, как будто активность носителя парализовывала его. Он шевелился, стоило Ка успокоиться, сесть или задремать. За эти дни Ка проспал несколько часов, во сне чуя, как пульсирует его гость, пытаясь ползать меж кишок. Ка вновь и вновь приказывал своему телу исторгнуть из себя паразита, но где там… Он прислушивался к своему дыханию, биению сердца, току крови, и ему чудилось слегка запаздывающее биение ещё одного сердца в животе.
С рассветом ярость окончательно погасла. Надежда на помощь людей ушла вместе с нею, и наступила печаль. Ка оглянулся. Он стоял под неизвестным ему деревом, напоминающем шелковицу. На ветвях дерева уже завязались маленькие плотные шишечки, и Ка вдруг понял, что любит и шишечки, и дерево, и всю здоровую яркую зелень парка. Он даже услышал пение птиц, он, не слышавший в эти дни ничего, кроме таинственных процессов в глубине собственной бренной плоти. Он услыхал, как за оградой парка проехал автобус. Ка вымученно улыбнулся и решил пойти на работу.
— Господи, Ка! Вы потеряли десять килограмм! — с заботой в голосе воскликнул шеф. — Вы что, уже здоровы?