Последняя тетрадь оказалась исписанной безумным доктором лишь примерно наполовину. Вторая половина писалась уж другою рукой. Присмотревшись, мы с ужасом поняли, что это почерк Нелидова, его каждый из нас хорошо знал! Несчастный наш Константин, выходит, продолжил работу безумного Ворцеля! Мы смеяли лишь надеятся, что он, вслед за сумасшедшим убийцей, не взял на душу грех и не прикончил кого-нибудь ради дьявольских экспериментов. Ильин разузнал в приюте для умалишенных, остерегаясь, чтоб не напугать там никого: не было ли у них смертельных случаев с зимы? Когда отвечали, что не было, будто камень упал у нас с души. Значит, Константин Петрович не стал убийцею, убил лишь себя самого.
Пытаясь читать тетради, мы скоро обнаружили, что едва ли сможем в них что понять. От медицинских заумных слов и, хуже того, латыни, коей почти все мы в гимназиях, надо признаться, пренебрегали, у меня было досадное чувство, что написаны они на иностранном языке. Ильин и Кобылин вполне разделяли его. Оставалась у нас одна лишь надежда, Захарьин. Он ведь доктор, пускай не хирург, а семейный, но все же латынь-то знал. Мы упросили его взять рукописи и разобраться в них, что там к чему, чтоб после рассказать нам, только уже языком человеческим и понятным.
Юрий Кузьмич, добрая душа, согласился. Долго уговаривать его не пришлось, он и сам сгорал от любопытства, желая скорее раскрыть тайну дневников. Забрал тетради к себе, обложился медицинскими книжками и латинскими словарями и засел за изучение. Пропадал он от нас, наверное, с месяц. Общие знакомые спрашивали меня, что с ним такое? Отчего он оставил практику и не показывается из дому, сидя целыми днями взаперти, а ночами жжет свечи и в окне его до утра не гаснет свет? Я отмалчивался и старался уйти от их расспросов.
В конце мая, как сейчас помню, мы ― Кобылин, я и Ильин ― устали ждать и явились к нему на дачу. Дачный сезон только начался и он два дня всего как переехал из города. Открывши нам дверь, Юрий Кузьмич испугал нас. Он был бледен, мрачен и казался нездоров. Мы поспешили расспросить его, что с ним случилось, уж не подхватил ли он от рукописей какой-нибудь болезни, заражающей всех читающих их меланхолией? Захарьин на вопросы наши не ответил, а попросил нас набраться терпенья и выслушать его, когда он будет вполне готов обо всем рассказать. Он почти разобрался с тетрадями и вскоре намерен был представить нам подробный доклад. Дело, по его словам, выходило серьезным, куда серьезнее, чем он предполагал вначале. Захарьин попросил у нас еще неделю времени. Мы условились, что соберемся в назначенный срок, как прежде, у Ильина, и там, без лишних свидетелей, он все нам расскажет.
Три дня ходили мы, как на иголках. А на четвертый день бабы из соседней деревни принесли весть, что в реке городской утонул, вроде дачник. Едва я услышал это, как сердце мое отчего-то екнуло ― не дай бог, подумал я, Юрий Кузьмич... Сломя голову побежали мы к реке. Там ждал нас дорогой приятель, друг наш Захарьин: бледный, бездыханный, мертвый. Увидя его лежащим на берегу с раскинутыми руками, я не смог сдержать рыданий. Он лежал, глядя в небо раскрытыми глазами, пока кто-то не прикрыл его лица. Нашедший тело староста деревни сказал, что утоп, мол, ваш барин уж с полсуток назад, не меньше. Услышав это, мы в страхе переглянулись ― какая нелегкая понесла его купаться на реку в полночь?
С того дня чувства тревоги и отчаяния поселились в наших сердцах. Следствия никакого о гибели Захарьина не было: купался в реке, утонул ― дело вроде ясное; тем более, видели его деревенские накануне вечером сильно пьяного. К вечеру на подводе отвезли тело в город. Через день прощались мы с Юрием Кузьмичем, царствие ему небесное. Отпели его в Церкви Успения на Завеличье, там же на кладбище и похоронили, рядом с могилами родителей его. Жены у него не было, детей не оставил. Так и вышло, что на нем закончился род Захарьиных в нашем уезде.
Ильин, пока суета да неразбериха была, этим воспользовался и зашел на дачу, что снимал Юрий Кузьмич. Хозяина дачи он знал, они в приятельских отношениях были, хотя и не слишком близких. Но Василий Михалыч ― полицейский следователь, кто ж его в дом-то не впустит? Поговорили они с хозяином, посокрушались, что хороший человек погиб зазря, смертью нелепою и глупой до чрезвычайности. Потом Ильин соврал, что Захарьин якобы книги у него брал почитать, чай, уже не отдаст обратно. Хозяин, конечно, в комнаты врача его пустил и там одного оставил, разрешив забрать книги, коли сумеет найти их. Василий Михалыч порылся в столе, в шкапу и тетради кожаные обнаружил. Взял для виду несколько книг, тетради между ними сунул и откланялся; хозяин же ни о чем не догадался.