Всадники въезжают в лес. Тропа меж голых деревьев становится каменистой, забирает вниз еще круче: каждую зиму дожди превращают ее в русло ручья. Кони все чаще звякают копытами о камни. В одном месте тропа размыта до того, что напоминает лощину, торчащие из земли валуны образуют уступы. Здесь и пешему-то пройти нелегко. Однако всадник во главе будто не замечает препятствия. Конь опасливо топчется на месте, но все же начинает осторожно-осторожно спускаться. Оступается на заднюю ногу – того и гляди упадет, придавит собой всадника. По счастью, и ему, и покачивающемуся в седле человеку удается сохранить равновесие. Конь замедляет ход, отчаянно грохоча копытами, преодолевает еще один уступ. Дальше тропинка ровнее.
Конь фыркает и негромко ржет. Всадник продолжает путь, даже не повернувшись посмотреть, как там остальные.
Пожилой джентльмен останавливает своего конька и оглядывается на едущую за ним пару. Мужчина, похожий на мастерового, крутит пальцем и указывает на землю, словно советует джентльмену спешиться и вести коня под уздцы.
Человек в алом мундире, который проезжал этой тропой совсем недавно, уже привязывает повод вьючной лошади к торчащему из земли корню. Пожилой джентльмен слезает с седла. Всадник в куртке с поразительной ловкостью выдергивает ногу из стремени, перебрасывает через голову коня и спрыгивает наземь – все одним махом. Он протягивает руки женщине, та нагибается, он снимает ее с седла и ставит на землю.
Пожилой джентльмен с величайшей осторожностью спускается по лощине, ведя своего конька в поводу. За ним – мужчина в куртке со своим конем.
Дальше, чуть приподняв подол юбки, следует женщина. Замыкает шествие человек в выцветшем алом мундире. Выбравшись на ровную тропку, он протягивает повод своего скакуна мужчине в куртке и, кряхтя, карабкается вверх по уступам за лошадью с поклажей.
Пожилой джентльмен не без труда забирается в седло и трогает с места.
Женщина откидывает капюшон, распускает льняной шарф, скрывавший нижнюю часть лица. Лицо ее бледно, темные волосы зачесаны назад и крепко стянуты на затылке. На ней шляпа с плоской тульей, плетенная из ивовой стружки.
Голубые ленты шляпы завязаны под самым подбородком так туго, что плотно прилегают к щекам, а поля шляпы по бокам пригнуты книзу, отчего она походит на чепец. Такие шляпы из стружки или из соломки носят самые бедные английские крестьянки. Внизу под епанчой видна узкая белая полоска: край фартука. Девушка скорее всего состоит у кого-то прислугой.
Развязав тесемки епанчи и ленты шляпы, девушка сходит с тропы, обгоняет своего спутника и склоняется над семейкой еще не отцветших душистых фиалок. Левой рукой она проводит по зеленым сердцевидным листочкам, под которыми прячутся цветы, а в правой держит только что сорванный стебелек с несколькими темно-лиловыми венчиками. Спутник оглядывается на ее склоненную фигуру, следит за ее скупыми движениями и явно недоумевает.
У этого человека удивительно непроницаемое лицо. Трудно понять, что стоит за этим бесстрастием – непроходимая тупость, слепая покорность судьбе, почти такая же, как у тех двух коней, которых он держит под уздцы, – а может, нечто более глубинное: какая-то неприязнь к красоте, недобрые чувства мракобеса при виде хорошенькой девушки, которая предается столь суетному занятию – собирает цветы. Однако лицо это поражает правильностью и соразмерностью черт. Надо добавить, что мужчина ловок, статен и силен, поэтому весь облик его отдает чем-то классическим, приводит на память фигуру Аполлона. Нелепейшее сходство для человека такого заведомо низкого происхождения. Самое же странное в этом несостоявшемся эллине – глаза. Они голубые, отсутствующие, точно у слепого, хотя в его зрячести сомневаться не приходится. Именно из-за них лицо и кажется столь непроницаемым; взгляд его безучастен и неподвижен, будто мыслями он далеко-далеко отсюда. Не глаза, а два объектива, кинокамеры.
Девушка возвращается к своему спутнику, на ходу нюхая крохотный букет.
Торжественно протягивает лиловые цветики с рыжими и серебристыми крапинками к его лицу, словно предлагает понюхать и ему. На миг их взгляды встречаются. У девушки цвет глаз более обычный, они карие, с желтоватым отливом, а взгляд смелый и лукавый, хотя она и не улыбается. Девушка подносит цветы совсем близко к носу напарника. Тот нюхает, кивает и, давал понять, что они попусту теряют время, вскакивает в седло – все так же сноровисто и проворно, – даже не выпустив из рук повод второго коня. Глядя на него снизу вверх, девушка поправляет сползший белый шарф. Букетик она аккуратно засовывает за край шарфа, так что цветы оказываются под самым ее носом.
Тем временем всадник в мундире возвращается, ведя за собой вьючную лошадь, – он задержался наверху помочиться. Приняв поводья своего скакуна, он приматывает к луке повод вьючной лошади. Девушка дожидается у холки своего коня, которая укрыта попоной, заменяющей второе седло. Военный подходит к ней, нагибается и сплетает пальцы рук, чтобы подсадить наездницу. По всему видать, что это для него дело привычное. Девушка ставит ножку ему на руки, отталкивается от земли и, с легкостью вспрыгнув на коня, усаживается перед своим напарником. Она смотрит вниз, букетик фиалок нелепо топорщится у нее под носом, точно усы. Военный в небрежном салюте касается шляпы кончиками пальцев и подмигивает всаднице. Та отводит глаза. Заметив эту сцену, ее напарник всаживает каблуки в конские бока и пускается с места сбивчатой рысью. Но тут же резко осаживает коня, и девушка откидывается ему на грудь. Тогда он пускает коня шагом. Человек в мундире, подбоченясь, смотрит им вслед, потом взбирается в седло и едет за ними.
Тропинка вьется по лесу. До слуха военного долетают негромкие звуки.
Девушка впереди напевает или, вернее сказать, мурлычет под нос какую-то мелодию. Эта задумчивая народная песня, «Дафна», уже в те годы считалась старинной. Но пение среди долгой тишины звучит не задумчиво, а едва ли не кощунственно. Всадник в мундире убыстряет ход, чтобы лучше слышать певунью. Звучит голос, стучат копыта, поскрипывает время от времени упряжь, тонко позвякивает уздечка, внизу журчит поток; да еще совсем издалека, с другого конца долины, еле слышно доносится песенка дрозда, такая же прерывистая, как приглушенное пение девушки. Впереди сквозь голые ветви светится ясное золото: закатное солнце нашло наконец прогалину в облаках.
Журчание все громче. Тропинка приближается к стремительному и бурному потоку. Растительность здесь более пышная: фиалки, первые папоротники, первоцвет, кислица, изумрудные побеги ситника, трава. Всадники оказываются на поляне, где тропинка идет по самому берегу, а потом сворачивает бродом прямо в ручей. Поток в этом месте спокойнее. На другом берегу два джентльмена поджидают отставших; теперь уже ясно: это господа в ожидании нерасторопных слуг. Пожилой проехал чуть дальше спутника и нюхает табак.
Девушка обрывает песню. Спотыкаясь на каменистом дне, три коня шлепают через ручей вдоль торчащих из воды камней для пешей переправы. Молодой джентльмен пристально смотрит на девушку, на ее цветочные усики – смотрит так, будто заминка произошла по ее вине. Девушка не поднимает на него глаз, только крепче прижимается к своему напарнику: сидя между его вытянутых рук, ей проще сохранять равновесие. Кони, всадники и поклажа благополучно достигают другого берега, и лишь тогда молодой джентльмен поворачивает коня и продолжает путь, а за ним в прежнем порядке и в прежнем же молчании следуют остальные.