В: Каков показался ей Дик?
О: Она сказывала, что до хозяйской нужды ему дела не было – словно бы девица предназначалась ни для чего другого, как только ему на забаву.
Точно ему невдомек, кто она есть. Думал, раз он ее этак оседлал, то она его уже и любит. А что обстоятельства несообразные – этого он в толк не брал.
В: Выходит, ее приязнь к нему была всего лишь притворством?
О: Она объяснила, сэр, что это из жалости: ведь его-то страсть была непритворной. С полоумного какой спрос. У него об этих предметах понятия ничтожные. В ту же ночь, после того как Его Милость их отпустил, Дик опять пришел к ней за тем же делом. И она с перепугу уступила.
В: Вы узнали, что же произошло в Эймсбери? Куда они ездили среди ночи?
О: Узнал, сэр. Тут такая история, рассказать – не поверите.
В: Может, и не поверю. Рассказывайте.
О: По приезде в Эймсбери Его Милость уединился с ней у себя в комнате и просил прощения за давешнюю несдержанность: раз не проняло, стало быть, сам виноват, что уповал на нее сверх меры. Потом он заговорил про некое место, что находится близ Эймсбери и якобы имеет силу исцелять такой, как у него, недуг. Нынче же ночью он хочет это испытать, и Ребекка должна отправиться вместе с ним. Бояться ей нечего: просто ему вспала на ум блажь доказать ложность этого суеверия. Он божился, что, как бы ни обернулось дело, ей ничего не угрожает.
В: Так и сказал: «доказать ложность суеверия»?
О: Этими самыми словами, сэр. К нему вернулась прежняя ласковость, однако на душе у девицы сделалось неспокойно: она заметила, что Его Милость пребывает как бы в помешательстве – словно у него разум перекосило. Она уже пожалела, что отправилась в это путешествие. Но Его Милость так пристал с уверениями и посулами, что ей пришлось согласиться.
В: Первая часть рассказа до этого места представилась вам правдивой?
О: Сколько я мог судить – да, сэр. Правда, впотьмах я ее лица не видел, но мне казалось, что она хочет этим рассказом облегчить душу. Как бы ни был велик ее грех, сейчас она не лукавила.
В: Дальше.
О: Так вот, сэр. Как они отъезжали – это я подглядел и доложил мистеру Лейси. Приехали они на холм, где стоит языческое капище, прозываемое Стоунхендж. Его Милость приказал Дику взять обоих коней и удалиться с ними за пределы капища, а Ребекку вывел на середину и указал на большую каменную плиту, вросшую в землю, – прочие камни стояли торчмя, а этот лежал. И велел он ей улечься на эту плиту, потому что молва, если верить его словам, гласит: овладеешь женщиной на этом месте – вернешь себе мужскую силу. Эту самую молву он и называл суеверием. Но на Ребекку напал страх, и она нипочем не хотела подчиниться. Тогда он вновь осерчал и осыпал ее грубой бранью. Делать нечего, пришлось исполнить приказание. И вот улеглась она навзничь, лежит на камне, точно как на кровати, а сама от ужаса ни жива ни мертва.
В: Она лежала обнажившись?
О: Нет, сэр. Его Милость приказал ей только задрать юбку, открыть, прошу прощения, мшавину и изготовиться для любодейства. Она все это исполнила и уже было ожидала, что Его Милость попробует в этом якобы благоприятном месте оказать свою удаль, но он вместо этого отступил в сторону, встал меж двух высоких камней и словно бы расположился наблюдать.
Спустя несколько времени она окликнула Его Милость и спросила, не будет ли ему угодно приступить, а то она озябла. Он велел ей молчать и не шевелиться, сам же так и остался стоять меж двух камней в десятке шагов от нее. Сколько минут это продолжалось – неизвестно, только времени прошло изрядно; она совсем продрогла, тело на жестком ложе затекло. Вдруг – чу! – не то шорох, не то свист: над головой во тьме точно пронесся громадный сокол. А потом без всякого грома полыхнула молния, и в ярком вспыхе она различила на каменном столбе прямо над собой темную фигуру, как бы изваяние. По виду – огромный арап в черной епанче. Стоит и смотрит на нее хищным-прехищным взглядом, будто он и есть тот самый сокол, чьи крыла произвели этот шум. А епанча на нем развевается, как если бы он сей лишь миг сюда слетел. Вот-вот ринется на нее, словно птица на добычу. Правда, сэр, это мрачное и жуткое видение тотчас пропало, и она почла его за обман воображения, но после увиденного в пещере удостоверилась, что это был не обман. А чуть погодя ее обдало странным дуновением. Точно из горнила пахнуло – а откуда тут быть горнилу? И не то чтобы жар палящий, но отвратительнейший, зловоннейший дух, дух горящей падали. Но и это, слава Богу, продлилось лишь один миг. И опять мрак, опять холод.
В: Тот, кто стоял на столбе, – он так на нее и не бросился?
Почувствовала она что-либо помимо теплого дуновения?
О: Ничего, сэр. Я спрашивал. Случись что еще, она бы точно вспомнила: этакие страсти не скоро забудешь. Она даже как рассказывала – и то дрожала.
В: Что же это, по вашему разумению, была за фигура? Что за сокол арапской наружности?
О: Не иначе Владыка Ада, сэр, Князь Тьмы.
В: Сам Сатана? Дьявол?
О: Он, сэр.
В: Она, что же, видела рога, хвост?
О: Да нет, сэр. Едва не сомлела от ужаса – где уж ей было разглядывать.
Притом и времени не было: мелькнул да исчез. Она сказывала, как раз-другой пальцами щелкнуть – вот сколько она его видала. Но из дальнейшего ей стало ясно, что это он самый и был. Я, ваша честь, про это еще расскажу.
В: Что произошло дальше там, в капище?
О: Дальше – опять чудеса, только на этот раз без нечистой силы. На Ребекку нашло беспамятство. Сколько она так лежала, она и сама не знает. А как опамятовалась, глядь – Его Милость стоит подле нее на коленях. Руку ей подал, помог подняться, поддержал. Да вдруг и обнял. Как сестру, говорит, обнял, как жену. И похвалил: «Ты отважная девушка, я тобой очень доволен».
Она и призналась, что от страха чуть жива, а кто бы, сэр, на ее месте не испугался? А потом спросила Его Милость, что это промелькнуло там наверху.
«Это, – отвечает, – так, пустое. С тобой от этого никакой беды не случится». И прибавил, что им пора уходить. Пошли они прочь, а он ее под руку поддерживает и опять про то, что она все сделала наилучшим образом и теперь он точно убедился, что она-то ему и надобна.
В: Что же тем временем поделывал Дик?
О: Я как раз про него и хотел сказать. Дик дожидался, где ему было велено. Его Милость приблизился и его точно так же обнял. Да не безучастно, как хозяин слугу, а от души, как ровню.
В: Знаками не обменялись?
О: Про это она не сказывала, сэр. Потом она с Диком отправилась назад, а Его Милость задержался в капище, и когда он воротился, ей неведомо.
Прокрались они на постоялый двор, а Дик нет чтобы к себе в комнату – норовит опять к ней в постель. Только на этот раз она его не пустила, а он не двинул напролом, как тогда в Бейзингстоке, но тотчас отстал. Смекнул, верно, что она так умаялась и извелась, что ей не до него. Вот и вся история, сэр, от слова до слова.
В: Не нашла ли она еще каких объяснений этому приключению? Не было ли с вашей стороны других вопросов?
О: Она уверилась, что Его Милость имеет в предмете какое-то черное дело, и с ужасом гадала, что же ее ждет впереди. И страхи ее сбылись – как раз в тот день, когда она мне все это рассказывала.
В: Об этом потом. Не приключилось ли других происшествий до вашего прибытия в «Черный олень»? Она об этом ничего не говорила?
О: Нет, сэр, ничего такого. А в «Черном олене» накануне того злосчастного дня впрямь приключилась история. Его Милость, как и прежде, призвал ее к себе в покой и опять пошел чудить. Сперва разбранил за дерзкие поступки: ему вообразилось, что она забрала слишком много воли, а у нее и в мыслях ничего похожего не было. Потом стал попрекать ее распутством, стращать адскими муками и Бог весть чем еще. Да в таких выражениях, точно он не высокородный джентльмен, а какой-нибудь анабаптист [112] или велеречивый квакер, каких она смолоду навидалась. И ведь за что карами-то грозит: за то, что она его же приказ исполняет. Уже после она на него дивилась: не иначе о двух умах человек. А как вернулась она в свою комнату да легла в кровать, так и всплакнула. Кому же приятно терпеть обиды ни за что ни про что. Я говорю: «Что же он в капище-то тебя нахваливал?» А она:
112
секта эпохи Реформации; отвергали многие церковные обычаи и обряды, требовали правового равенства и социальной справедливости для всех; некоторые идеи анабаптизма были впоследствии восприняты квакерами