– Буду говорить, как думаю.
Чиновник направляется к двери, но на пороге останавливается и бросает взгляд на Ребекку:
– Да, тебя бы я разыскивать стал.
Правое веко напоследок еще раз дергается, и чиновник уходит.
показала, die at anno praedicto.
В: Продолжим, сударыня. И помните, что свидетельствуете под присягой. И вот что мне желательно узнать прежде всего. Известно ли вам, что есть содомский грех?
О: Известно.
В: Не случалось ли вам замечать, чтобы Его Милость и слуга его во все время вашего с ними знакомства хоть раз показали наклонность к этому греху? Не имелось ли знаков того, что они вместе ему предаются?
О: Нет. Верно говорю – нет.
В: А когда Его Милость впервые поведал вам о своей немощи, не имелось ли каких указаний, что недуг его происходит от этой именно причины?
О: Нет.
В: А впоследствии?
О: Нет.
В: Не приходило вам на мысль, что, какие бы объяснения он ни представлял, как бы ни таился, а истинная причина все же в том самом и состоит?
О: Я знавала иных, о ком ходила такая слава, у них повадка другая. В том месте, где я греховодничала, про них чего-чего ни знают. Прозвание им – «петиметры» [140] и «смазливцы».
Расфуфырены так, что на мужчин не похожи. Уж такие хлыщи, такие кривляки.
Только и занятий, что строить козни и злословить. Люди говорят, это оттого, что они сами себе противны: видят, что им вовек из грязи не выбраться, ну и марают грязью всех без разбора.
В: И Его Милость был с ними несхож?
О: Ни капельки.
В: Когда Дик сходился с вами у него на глазах, не понуждал ли он вас совершать соитие противоестественным образом?
О: Ни словом, ни поступком не побуждал. Молчал как каменный.
В: Добро, мистрис Ли. На ваше суждение о сем предмете воистину можно положиться. Вы, стало быть, знаете за верное?
О: Знаю, что по ухваткам он ничего общего с теми господчиками не имел и слухов таких о нем не ходило. На что уж у мистрис Клейборн любили перемывать косточки гостям – бывало, распустим языки и ну пересказывать, какой у кого изъян да какие о ком толки. Но про Его Милость в этом смысле никто не поминал. Тоже и лорд Б. у меня про него выпытывал, – а это такая ехидна, другой во всем Лондоне не сыскать. Услыхать худое о приятеле – большей радости для него нету. Но и тот не давал никакого намека на такой порок. Только прохаживался насчет холодности Его Милости – что он свои книги и ученые занятия ни на какие женские стати вроде моих не променяет.
И все допытывался, не победила ли я в нем эту страсть.
В: Что же вы на это?
О: Что он в Его Милости обманывается. Тем самым его самого обманула.
В: Хорошо. Теперь – про пещеру.
О: Только знай, мистер Аскью: я стану говорить правду.
В: А я по своему усмотрению поверю или не поверю.
О: Правда – верь или не верь – останется правдой.
В: Тогда мое неверие ей не в убыток. Рассказывайте.
О: Стали мы подниматься к пещере, но самой пещеры еще не видели – она скрывалась от наших глаз за взгорком. И тут откуда ни возьмись дорогу нам заступила леди в серебре.
В: Как – в серебре?
О: Наряд на ней был преудивительный – словно как из серебра. А узоров на нем не было, ни цветочных, никаких. А еще удивительнее, что она носила узкие штаны – вот как носят поверх коротких панталонов моряки и северные жители. Я как-то видела одного такого, когда он верхом ехал по Лондону. И на ней были такие же, только уже. В обтяжку, как лосины. И курточка, тоже в обтяжку и из такой же серебристой материи. А на ногах сапожки из черной кожи – вроде мужских для верховой езды, только что голенища пониже. И смотрит она так, словно нас-то и поджидала.
В: И вы положительно утверждаете, что она будто из-под земли выросла?
О: Похоже, она до поры хоронилась в укрытии.
В: Отчего же вы взяли, что она непременно леди?
О: Видно, что не из простых.
В: Имела она сопровождение? Был ли при ней грум или слуга?
О: Нет, она стояла одна.
В: Молодая или в летах?
О: Молодая, пригожая. Волосы не собраны. Пышные, прямые, ни завиточка.
И черные что вороново крыло. На лбу выстрижены ровно, как по ниточке. Так чудно!
В: А шляпа или чепец?
О: Ничего этого она не носила. И знаешь, у нее не только наружность была диковинная, а и повадка. Стоит ли, ходит ли – все не как леди, а будто бы молодой джентльмен из тех иных, что всегда держатся просто, без принужденности, а чванство да церемонии ни в грош не ставят. И приветствовала она нас странным манером: сложила руки перед собой, точно при молитве – вот так – и тут же опустила. Сделала она это походя, вот как махают рукой приятелю при встрече.
В: Была ли она удивлена вашим появлением?
О: Нисколько.
В: Как ответствовал на это Его Милость?
О: Тотчас пал на колени и обнажил голову, как бы изъявляя почтение. Дик за ним. Пришлось и мне тоже. Но к чему это и кто эта леди, мне было невдомек. Она же в ответ улыбнулась с таким видом, будто вовсе этой учтивости не ждала, но находит ее для себя приятной.
В: Она что-нибудь произнесла?
О: Рта не раскрыла.
В: А Его Милость с ней не заговорил ли?
О: Он только стоял на коленях, опустив голову, словно бы показывал, что не смеет глаз на нее поднять.
В: Не показалось ли вам, что прежде они уже встречались?
О: Я только то разобрала, что Его Милость, как видно, знает, кто она такая.
В: Не имел ли Его Милость от нее какого-либо знака или приветствия, лишь ему предназначенного?
О: Нет.
В: Из какой материи был сшит этот чудесный наряд?
О: Я такой сроду не видывала. Блестит точно наиотменнейший шелк, но при движении заметно, что мягкостью шелку уступает.
В: Леди, говорите, молодая?
О: Не больше как моих лет.
В: Далеко ли от вас она Стояла?
О: Много если за полсотни шагов.
В: Какова она была наружностью: природная англичанка или же иноземка?
О: Нет, не англичанка.
В: Из каких же тогда?
О: Да вроде той, какую два лета назад показывали в балагане близ Мэлла – по прозвищу Корсарша. Ее взяли с корабля, захваченного в Западных морях.
Лютостью, сказывали, всех морских разбойников превзошла, даром что была у корсарского капитана в полюбовницах. Тот был вероотступник, его в Дептфордском порту повесили, а ее пощадили. Мы, которые за погляд деньги платили, стоим вокруг, а она жигает глазами: когда бы не оковы, всех бы порешила. А собой статная и красоты неописанной. Клейборн подумывала откупить ее к себе в бордель для ретивейших распутников: им ее укрощение будет кровь горячить. Да что-то не сошлись в цене. Притом хозяева ее сказывали, она такого срама не перенесет и скорее наложит на себя руки, чем даст собой овладеть. Нет-нет, ты не думай, это не она стояла тогда на тропе. У этой леди лицо было не свирепое, а доброе.
В: Женщина из балагана – она кто была? Арапка? Турчанка?
О: Вот не знаю. Глаза и волосы черные, лицо смуглое впрожелть. Ни румян, ни белил. Немного походила на евреек, которых мне случалось видеть в Лондоне, только те все больше застенчивые и боязливые. А про эту, в балагане, люди говорили, будто она не истинная корсарша, а обыкновенная цыганка, нанятая корсаршу изображать... Это я рассказываю, как оно мне представлялось тогда, на тропе, при первом ее появлении.
В: Отчего вы сказали, что она повадкой походила на молодого джентльмена?
О: Оттого что не манерничала вроде лондонских дам – не было ей нужды доказывать свою знатность модными нарядами и жеманством. А когда мы преклонили колена, она заметно смешалась – видно, почла это за лишнее. А потом с озадаченным видом уперла руки в бока: совершеннейший мужчина.
В: Разгневалась?
О: Вовсе нет – улыбнулась: мы ее, похоже, забавляли. И вслед за тем неожиданно отвела руку назад, как бы приглашая войти в дом или в комнату.
Ну как хозяйская дочка, пока родители не вышли, сама встречает на пороге гостей.
В: Не выражал ли ее вид злобу или угрозу?
О: Что я про нее Джонсу наплела, это все, прости Господи, поклеп. А по правде, я лишь то разобрала, что платье и манеры у нее не наши, что она чудо как хороша и простодушна. Хоть ни Англии, ни обычаев наших не знает, зато держится так свободно и нестесненно, как ни одна англичанка не умеет.