Она обшаривала взглядом землю под ногами, но не знала, что искать. Земляной холмик? Бечевку? Плотный участок сухих, бурых иголок? Она сделала ещё один шаг, ожидая худшего. Когда ничего не произошло, она шагнула ещё раз, и снова приостановилась.
Совсем недавно она видела издалека, как Кован, толстый мальчик постарше, который когда-то дразнил её, сделал шаг вперёд, и его нога провалилась под землю. Он закричал, и Хана с остальными детьми бросились к нему, и попытались вытащить, но их попытки только усилили его вопли и истерику. Пока солдаты молча наблюдали за ними со стороны, Хана вместе с остальными детьми скребла руками жёсткую, каменистую землю, открывая взгляду деревянные колья, уложенные по краям ямы. Часть колышков торчала из стенок остриями вниз, другими было утыкано дно ямы — они-то и проткнули ногу мальчика. Те, что торчали из стенок, прогнулись, когда Кован наступил на них, но при попытках вытащить ногу обратно их острия глубоко вонзились в нее. Она знала о таких ловушках — их оставляли партизаны, которые их защищали и охотники из её деревни. Ловушки были повсюду: в лесу вокруг деревни, возле дорог и в местах, где могут проходить враги. Она как-то раз случайно услышала, как один из бойцов рассказывал её отцу именно про эту ловушку. Ей снова и снова повторяли, что из-за этого в лесу играть нельзя, и если ей понадобиться пойти в лес, то обязательно нужно позвать с собой взрослого. Только когда Хана увидела, что произошло с Кованом, она осознала всю серьезность тех предупреждений.
Они долго пытались откопать его ногу, освободить её, но чем больше им открывалась его израненная нога, тем яснее понимали, что с такими ранами и потеряв столько крови, ему далеко не уйти. Это было безнадежно, но ведь они же ходили вместе с Кованом в школу. Они виделись с ним каждый день.
Их усилиям положил конец солдат, выпустивший Ковану пулю в лоб. Второй погибший за сегодня ребенок.
Следующей для проверки тропы выбрали Хану.
Она стиснула руками подол своего платья, комкая ткань в ладонях, всё ещё покрытых грязью и царапинами из-за попыток освободить Кована. «Одна нога впереди другой». Все её чувства обострились. Она с особой чёткостью слышала шуршание грязи под ногами, царапанье еловых иголок по ткани платья. Она чувствовала солнечное тепло, согревающее кожу, когда она ступала там, где свет проглядывал сквозь еловые ветви.
Она с усилием моргнула, чтобы смахнуть слёзы с глаз. Так глупо. Ей нужно было чётко видеть. Любой намёк. Хоть какую-нибудь подсказку, чтобы заметить ловушку. Рыданиями она уж точно себе не поможет
«Одна нога впереди другой»
Она остановилась. Ноги не повиновались ей. Она испуганно огляделась вокруг.
Хана совершенно точно знала, что если она сделает ещё шаг — умрёт.
В этой уверенности не было никакой логики, никаких явных причин, никакой зацепки. Этот участок леса ничем не отличался от других. Подложка из красно-бурых иголок под ногами, деревья и кусты, обступающие её.
Но она точно знала. Если она шагнет вперёд, влево или вправо, она попадет в ловушку. В яму, как ту, в которой оказался Кован, или на взрывное устройство, которое унесло жизнь Ашти. Ей, по крайней мере, не придётся долго страдать.
Солдат, который наблюдал за ней с небольшого расстояния позади, выкрикнул знакомое слово «Шагай!», которое было одновременно и угрозой, и приказом.
Хана огляделась вокруг, от страха её замутило. Она искала хоть какую-то подсказку, куда идти, как двигаться дальше.
Она понимала, что прямо сейчас её убивать не станут. Она не могла идти дальше, это было физически невозможно, будто её ноги пустили корни в землю, как деревья. Солдаты заставят её смотреть, как они будут пытать одного из детей, пока он не умрет. А затем примутся за следующего. Или за саму Хану, пока один из детей не сдастся и не пойдет вперед, прокладывая им дорогу ценой собственной жизни.
— Ша…
Она увидела нечто громадное.
Оно было большим не в том смысле, в каком бывают большими деревья или горы. Его размеры были больше, чем она была способна увидеть и почувствовать. Она словно видела нечто, что было больше, чем целая планета, оно вообще было непредставимо огромно, оно простиралось вдаль. Хана не могла лучше описать то, что она воспринимала. Нечто было окружено множеством собственных зеркальных отражений, но каждое отражение существовало в одном и том же месте. Некоторые из них двигались по-другому, и иногда, очень редко, одно из отражений вступало в контакт с чем-то, с чем не вступали другие. Каждое из отражений было таким же реальным и ощутимым, как и остальные. И это всё делало это нечто таким громадным, что она не смогла бы его описать, даже будь она учёным, который сотню лет провёл в лучших библиотеках мира.
И оно было живым. Нечто живое.
Она знала — ей даже не пришлось раздумывать над этим — что каждое из этих отражений или расширений целого было такой же его неотъемлемой частью, как её рука или нос были частью её самой. Каждая часть была под контролем этой сущности, и двигалась с определённым намерением и целью. Как будто эта сущность существовала во всех своих возможных отражениях одновременно.
«Оно умирает», — подумалось ей. Самые дальние отражения существа отпадали и рассыпались на части, пока оно плыло в пустом безвоздушном пространстве, не двигаясь, а хитроумно проталкивая себя через бытие, содержащее её отражения, сжимаясь в одном месте, и разбухая в другом, перемещаясь со скоростью выше, чем скорость света. При её движении отдельные частички и фрагменты отлетали от целого, как отлетают на ветру семена от непостижимо огромного карахиндибы, одуванчика. Семена более многочисленные, чем пылинки на всей Земле.
Один из этих осколков, казалось, начал расти, становился всё больше, заполняя её сознание, пока полностью не поглотил все её чувства. Как будто Луна падала на Землю. Падала прямо Хане на голову.
— …гай! — глазом не моргнув, закончил команду солдат.
Хана вздрогнула. Она всё ещё была в лесу, руки зудели от царапин, ноги болели от ходьбы. Сердце часто билось, от страха она чувствовала горечь во рту.
Воспоминание уже таяло. Происходило ли это вообще? Чем сильнее она старалась вспомнить, тем быстрее оно ускользало. Это было похоже на пробуждение посреди сна, но такого зыбкого, что даже мысль о том, что она спала, стремилась покинуть её разум.
Солдат что-то кричал своим товарищам, слишком сложное для её понимания. Хана позволила остаткам воспоминания ускользнуть от своего внимания. Главное происходило здесь и сейчас. Либо она шагнёт вперёд и умрёт, либо она останется на месте и кто-то другой умрёт из-за её трусости. Она очнулась от своего ступора, и только слабый след мысли, что нечто только что произошло, остался у неё. Возможно, она сможет шагнуть вперёд.
Она подняла ногу…
…и остановилась. Что-то было на её пути. На уровне груди висело расплывчатое пятно, яростно сверкало и переливалось. Она опустила ногу на место, и уставилась на быстро сменяющееся чёрно-зелёное мерцание.
Она дотронулась до него и почувствовала тяжесть в ладони. Пальцы сами сомкнулись на предмете, почувствовали его тепло. Такое чувство, будто гладишь дружелюбную собаку. Странная мысль, особенно если учесть, на что она смотрела.
Оружие, полированная серая сталь. Что-то знакомое. Похожее на те маленькие пистолеты, которые она видела у партизан.
«Я не смогу им воспользоваться.» — спокойно подумала она, — «Если я попытаюсь, они убьют остальных в ту же секунду, как я выстрелю».
Пистолет замерцал, опять стал расплывчатым пятном чёрного и зелёного цвета, затем принял другую форму. И такое она тоже видела. Один из партизан разговаривал с Ханой и показывал ей английский журнал про оружие, — так он пытался наладить отношения с её старшей сестрой. Этот пистолет был таким же, как и предыдущий, но на стволе была металлическая трубка, почти в два раза увеличивающая длину оружия. Эта трубка, как знала Хана, делала оружие более тихим.
Остальные дети и солдаты были далеко позади. План всё ещё казался почти невозможным, но…