Костюм оказался выглаженным, но затем измятым чьими-то ногами, хорошо отпечатавшимися на синей ткани глубокими вмятинами в ауре мелких морщин. Слава поднял пиджак, с надеждой потряс его, но ничего особенно не изменилось - вмятины расплылись безобразными шрамами по спине, воротник сломался и вообще экзекуцию, учиненную над школьной формой, можно было признать за оригинальное произведение то ли искусства, то ли имитации, то ли "ниндзюцу", когда всего лишь один штрих искажает, маскирует и выдает нежелаемое за действительность. С брюками было проще - их просто завязали узлом и при разглаживании ладонями они, в отличие от пиджака, стали как новенькие. Пришлось включить утюг, сгрести с гладильной доски напластования белья, полотенец и непонятно каким образом там оказавшиеся толстенные тома воспоминаний Жукова с фотографиями, которые он когда-то давным-давно любил рассматривать, и приступить к уничтожению компроматов на маленькую паршивицу. Гладилось легко, а в голову приходили все более интересные идеи быстрого и безболезненного укрощения строптивой.
Занавеска, отделяющая зал от спальни, отодвинулась и на высоте обычного взрослого роста появился тщательно задрапированный хитрый глаз и, подражая маминому голосу, Катька сказала:
- Какой ты у меня молодец, сынок. Я так тобой горжусь!
Слава замахнулся утюгом, глаз скрылся, послышался очередной за это утро шум, видимо сестренка все-таки сверзилась со стула, залаяла собака, и пришлось отреагировать голосом:
- Катя, не трогай компьютер! Укусит!
А не пора ли о чем-нибудь подумать, спросил он себя. Какое замечательно бездумное утро: бег, дождь и Марина смыли все с меня. Только рефлексы, только смех. Пожалуй, сегодня я поставлю личный рекорд по медлительности.
Он вспомнил далекие проклятущие сны, в которых он очень куда-то спешил, торопливо одевался и собирался, но всегда забывал нечто очень важное, всегда его отвлекали пустыми разговорами, трогали за пуговицы и врали в глаза, а он с полной безнадежностью, в каком-то оцепенении, полусне смотрел за окно, где уже безжалостно светало, а бой часов подтверждал, с сочувствием или с издевкой, - все, опоздал, опоздал, опоздал. Тогда он на ватных ногах, полуодетый, с портфелем, откуда выпадали книжки и тетрадки, выходил из дома и оказывался в блаженной пустоте; улицы, ярко освещенные раннеосенним солнцем бабьего лета, четко вырисовывались в льдистом воздухе и своим простором подтверждали - ты опоздал, но ты выиграл...
Пиджак был еще горячим и одевать его, чтобы париться в теплой комнате, не хотелось. Сидя на незастеленной родительской кровати, так и не убранной, Слава застегнул рубашку, затянул галстук, по нынешней моде - короткий, но шириной не меньше, чем лопата, натянул носки тем способом, который особо раздражал маму, то есть не собирая их в складки, дабы пальцы сразу упирались в заштопанный ... м-м-м ... носок, или конец носка? ... а натягивая их одним мощным движением, от которого трикотаж трещал и довольно быстро рвался. Опять же не вставая ловко натянул брюки, перекатившись на спину, застегнулся и затянул кожаный ремень, покрытый неимоверным количеством клепок, из-за чего тот, если его не утянуть до самой последней дырки, имел тенденцию под действием земного притяжения сползать вниз, естественно, вместе с брюками.
Теперь дело за дипломатом. Оклеенный картинками, как чемодан кругосветного туриста, кейс валялся под столом и если бы был оставлен там открытым, то все та же вездесущая пыль заполнила бы его до краев, а потом стала бы высыпаться из него, пока не погребла окончательно. Слава прикинул - сколько же дипломат мог там проваляться со вчерашнего дня. Выходило до жути много, и он пошел на кухню за тряпкой. Мама мыла посуду, Катька в некотором изумлении листала "Родную речь" и зачитывала избранные отрывки про девочку Клаву, которая решила не ходить в школу и на беду для своего душевного равновесия и покоя встретила мальчика, боявшегося собаки. Слава не понял к чему это - задали на сегодня, или Катька развлекает маму, но спрашивать не стал, взял полотенце, намочил край в горячей воде и принялся оттирать чемоданчик, брезгливо сгребая с крышки волокнистые катышки и хлопья.
Так, что на сегодня нам необходимо? Он сверился по чистому дневнику с единственной надписью над правилами его пользования "Ярослав Клишторный", но ничего, естественно, на этот счет не нашел, побросал на всякий случай в дипломат "Физику", "Химию", "Английский язык", "Биологию", "Начала анализа" и "Тригонометрию", да сунул соответствующие тетрадки и еще пару чистых, на случай, если будут уроки литературы или географии. Получилось слишком тяжело и пришлось выбросить "Химию", хотя что-то подсказывало - сегодня уж она попадется обязательно. С Катькиным портфелем, не уступающим Славиному по цветастости, но превосходящий по блеску катафотов, было проще. Ассортимент и номенклатура уроков, тетрадей, карандашей, фломастеров и ручек у второклассников оставались неизменными изо дня в день, нужно было только контролировать выполнение домашних заданий, своевременное и полное заполнение дневника, отвечать на письменные послания учительницы и выкидывать жвачки, фантики, комиксы, открытки, в общем все то, что отвлекает от учебы, увеличивает вес портфеля и сутулит неокрепший детский организм.