И снова оседлал медного болвана Волк, пришпорил его окровавленным топором, оставив громадную вмятину на покрытой узорами груди, и снова продолжил свою погоню за собственной тенью. Днем и ночью продолжалась погоня. Они забирались все выше в горы между великими ледниками, сверкавшими как драгоценности в редких лучах скупого солнца.
Камень и лед были только вокруг, столь твердые, что ни одного следа не могла оставить на нем жизнь человеческая, но Квельдвульф не нуждался в следах. Он был намертво связан с врагом невидимой веревкой, и кто-то посредине скручивал, укорачивал ее, сокращая расстояние между беглецом и преследователем.
Иногда Улаф натыкался на тела падших лошадей, но потом перестал находить и их - видимо кровник теперь шел пешком дальше в горы, в льды, в неминуемую безмолвную смерть. Не выдержал и медный болван, созданный для тепла южного солнца. Застыл, задергался, пытаясь двинуться дальше, и рухнул, придавив непосильной тяжестью ноги наездника. Казалось Улафу, что теперь уже не встанет он, придется ползти дальше словно змее, цепляясь разбитыми руками за острые камни, но потом боль ушла, и он подняла, с трудом опираясь на копье. Где-то в вершинах слышался смех злобного Локи. Квельдвульф устало погрозил ему кулаком.
Пришлось бросить рядом с болваном топор и мешок с остатками еды. Копья и меча вполне было достаточно, чтобы покончить с этим делом. Он слышал впереди себя хриплое дыхание сына Эгиля, его волочащуюся поступь и его страх. Опираясь на древко Улаф поднялся на перевал и увидел невдалеке бредущего человека с большой корзинкой на спине. Из оружия была у него только палка, на которую он опирался так же, как и конунг, видимо решив пожертвовать мечом или топором во имя нехитрой поклажи. Совсем опустился сын Эгиля, потомок ярлов и конунгов. Что ж, его отец, пожалуй, будет даже рад, если Кведульф прирежет отпрыска как скотину.
Собрал все силы Улаф по прозвищу Квельдвульф, норвежский конунг, владетель Трондхейма, вложил их в бросок своего копья и длинное железное жало легко пробило корзину бредущего сына Эгиля, сбило его с ног, и тот покатился вниз.
Устало присел Улаф на холодный камень, пытаясь унять дрожь в руках и ногах, не испытывая ничего, кроме пустоты в душе и сердце, словно не враг его, а он лишился собственной жизни. Но стойким оказался сын Эгиля и не зря тащил он свой скарб на своей спине - видимо наконечник копья застрял где-то там внутри, так как поверженный враг вдруг снова зашевелился, пытаясь выбраться из-под корзины.
С мрачным любопытством наблюдал Улаф его мучения. Словно червяк под пяткой ерзал тот, выползая из ремней, пока наконец не откатился от корзины и тут же вновь бросился к ней.
Разума лишился, решил про себя Квельдвульф, когда Улаф, сын Эгиля, обнял поклажу с торчащим копьем и принялся раскачиваться из стороны в сторону словно в великом горе. Стон его разносился под небесами, отражался от гор и ножом втыкался в уши Волку. Так страшен был плач, что не мог больше терпеть конунг чужой муки. Поднялся с камня и шатаясь стал спускаться к сумасшедшему.
Не было в нем ни торжества, ни облегчения. Теперь пустота наполнялась стыдом, что придется лишить жизни обезумевшее от страха, тощее и воющее животное, когда-то бывшее человеком. Воистину, страшны споры богов, особенно когда касаются они смертных. И чем ближе приближался конунг к кричащему человеку, тем яснее понимал то, о чем тот кричит, но разум отказывался верить словам.
- Зачем, - кричал Улаф, сын Эгиля, - зачем тебе понадобилась жизнь моего сына! Зачем ты преследовал нас! Зачем, проклятый Волк, не имеешь ты жалости к невинным детям!
Крышка корзинки была распахнута, и Улаф видел светлые волосы маленького ребенка, закутанного в окровавленные шкуры.
Кведульф готов был поклясться всем, чем он владел, что он теперь знает имя внука Эгиля Лысого.
Через несколько лет трое охотников нашли промерзшие трупы двух мужчин и маленького ребенка и похоронили их, воздвигнув три каменные пирамиды и положив внутрь рунный камень с такой надписью: "В субботу, накануне дня малого молебствования, Эрлинг Сигватссон, Бьярни Тордарсон и Эйндриди Йонссон воздвигли эти пирамиды..."
Дальше надпись обрывалась, так как камень охотники подобрали слишком маленький.
Глава девятая. ЧЕРВЬ
После кофе во рту остался противный привкус. Жаль, что он так и не поел. Слишком хороший сорт, слишком хороший помол и слишком хорошая варка - в джезве, среди серого, пепельного песка. Слава несколько раз проглотил горькую, очень похожую на похмельную, слюну и поморщился. В следующий раз буду плевать. Нагло, открыто и прямо на пол коричневыми, волокнистыми плевками. Линолеуму с фальшивым, нарисованным паркетом уже ничто не помешает. И есть буду. Жрать. Даже грибные котлеты. А как насчет растворимого кофе индийского производства с грудастыми и бедрастыми гуриями (или пифиями?) (или ни гуриями, ни пифиями)? Что русскому нормально, то немцу смерть. Побольше сахара и только.