- Значит, грудастая блондинка, - мечтательно сказал Валька.
- Ну что за банальный стереотип, Валентин, - прогнусавил Слава простуженным голосом литераторши. - А сиськи у нее так себе, мелковаты.
Валька пощупал воздух растопыренными пальцами и ответил:
- Да, маловаты. На любителя. А место я вам займу на колесе. Только ты мне не мешай.
Местный Дон Жуан-девственник пошел к КПП, а Слава вытер мокрой перчаткой лицо и нырнул в арку, где во всю текли ручьи по выбитым в гравии руслам, а разошедшийся дождь проносился сквозь нее разгулявшимся ветром. Навстречу ему бежали дети, толкаясь, колотя друг друга портфелями и так и не раскрытыми зонтами, сдирали с голов капюшоны, смеялись, разбрызгивали лужи и грязь, табуном промчались мимо Славы, сделав попытку вырвать у него из рук дипломат, но он вовремя поднял его на недосягаемую для них высоту и отделался только оттоптанными ногами и грязными ботинками. Выбежав из арки, мальки сгрудились под окнами и, смеясь, сначала в разнобой, а потом слаженным хором заорали:
- Илька Пушкин, выходи, нам стишочек сочини!
Слава усмехнулся и побежал к Марининому подъезду. Подъезд был не проходной, помещался на перекрестье двух домов, составлявших небольшую букву "Г", и, наверное, от этого здесь всегда царила темень и неприятная тишина - всего лишь две квартиры и никаких детей (Марина, естественно, не в счет). Благо что подниматься на второй этаж не нужно и Слава постучал в обитую дерматином дверь. Звук вышел глухой, но Марина услышала и спросила:
- Кто там?
- Свои, - сказал Слава и закрыл пальцем засветившийся глазок.
Марина открыла. С полумрака затянувшейся ночи и неосвещенного подъезда он увидел только тень, облаченную во что-то белое от плеч до ног, в сердце неприятно екнуло, но Слава тут же сообразил, что это просто ночная рубашка. Марина стояла на одной ноге, обхватив себя руками, и смотрела на Славу, в общем-то не делая никаких попыток пропустить его в квартиру. Инициативу пришлось взять на себя и он, бросив дипломат и взяв девушку за плечи, осторожно отставил ее, шагнул внутрь, ногой захлопнул дверь и прижал холодную Марину к себе. Глаза ее были закрыты, мешочки под ними напухли, волосы растрепались до безобразия и казалось, что она продолжала спать или находилась в некой стоячей коме.
Черт, нужно было что-то срочно делать. Самое лучшее, конечно, горячая ванна, но придется топить титан, а на это, как не удивительно, не было времени. Слава подхватил ее под попку, так что ее голова легла ему на плечо, а ноги повисли в воздухе, сделал неудачную попытку содрать с себя грязные ботинки, но пятки застряли на полпути и только замяли задники, и понес ее по длинному коридору, куда выходили все двери. Комнат было три и Марине повезло иметь свой собственный уголок.
Так, кровать разобрана и, даже, еще теплая. Хорошо. Споткнувшись об кроссовки и валяющийся анарак, Слава уронил ее на пружинистый и очень скрипучий матрас, закутал в одеяло и потрогал губами лоб.
Конечно, как он и предполагал, температуры не было, и все происходило не из-за какой-то там простуды. Необходимы были тепло и ласка. Ласка и тепло.
Намокшие и натянувшиеся шнурки в ботинках никак не хотели развязываться. Замок на куртке заело насмерть. Пуговиц на рубашке и брюках было слишком много, они явно выросли в диаметре и не вылезали из петлиц, майка и трусы прилипли к взмокшему телу. Со Славиной помощью разгром в комнате еще больше увеличился, как будто невидимая таможня здесь проводила личный досмотр, но ему было не до порядка. Он откинул одеяло и стащил с Марины заледеневшую ночнушку, трусики и шерстяные носки. Под одеялом было холодно, как в склепе, и он накрылся с головой, обнял и сильно прижал девушку к себе, дыша ей попеременно то в нос, то в глаза.
Слава замерз сразу, мгновенно, до безобразия, до боли в мочевом пузыре и нестерпимого желания помочиться. Хотя он чувствовал ткнувшиеся ему в грудь сморщенные соски, гладкий живот, а правая ладонь его лежала на Марининой ягодице, чтобы их тела теснее соприкасались, ничего похожего на сексуальное возбуждение или намек на желание он не испытывал. В паху все сжалось, смерзлось, атрофировалось, и это было плохо. Целомудрием тут, увы, не обойдешься. Чем ее еще можно привязать к жизни? Милыми нашептываниями, которые она не слышит? Дыханием, которое не может согреть ей даже кончик носа? Поцелуями, от которых мерзнешь сам и кажется, что прикасаешься к замороженному железу, и на нем останутся клочья твоих губ?