Бубнов был здоров (во всяком случае - физически) и полон энергии. Облаченье соответствовало всем правилам - на голове свернутая из газеты шапка, на теле белый халат, на руках резиновые перчатки. Стремянки не нашлось, но наличествовала кисть с длинной рукояткой, которой он без труда дотягивался до потолка. Позаботился больной о порядке, прикрыв топчан старыми газетами и журналами "Огонек" с отодранными обложками, а окно занавесив потертым байковым одеялом. Горела лампочка и это было почти единственное белое пятно в выкрашенном в черный цвет изоляторе. Бубнов не пожалел ни потолка, ни пола, а Слава еще подумал - задержись они с Оксаной и тот покрасил бы окно и постель.
Осознав, что произошло, Слава инстинктивно отшатнулся и быстро посмотрел на девушку. Почему-то, его больше заинтересовала ее реакция. Ничего особо нового она не изобрела в стандартном наборе чувств на нестандартные ситуации. Оксана замерла, побледнела, прижала пальцы к губам. Наморщила лоб и уставилась себе под ноги. Беспокоилась она напрасно - линолеум уже высох и туфли к нему не липли. Даже краской пахло не так уж и сильно.
- Я только-только окно закрыл, - объяснил Бубнов, накладывая на штукатурку потолка последние мазки. Кисть заодно срывала мелкие крошки побелки и они вились в воздухе наподобие шлейфа после новогоднего снегопада. - Чуть-чуть сам не отравился - в башке хэви на попсу сразу съехал.
- Ты что наделал? - потрясенно спросила Оксана и ногой захлопнула дверь.
- Потрясающе, - восхитился Слава. Именно восхитился, в третий раз в жизни пережив такое сугубо личное, маленькое, ни на что не претендующее чувство откровения, когда узнаешь, что разноименные знаки дают "минус", или видишь лицо Насти. - Как ты здесь не задохнулся только.
Бубнов опустил черную кисть в черное ведро, пошевелил черными пальцами в воздухе, победно посмотрел на Славу и Оксану. Слава важно надулся, сцепил руки на животе, слегка выгнув спину, неистово завращал большими пальцами и осторожно обошел комнату по периметру.
- Великолепно... Потрясающе... Брависсимо... Отлично... А, вот здесь у нас потек, а... Ну тут полный шармант, неожиданно... Негаданно... Минимум средств, но результат! - сопел он себе под нос, угадывая в глубине краски свою восхищенную тень.
- Что ты наделал, Слава, - грустно повторила Оксана.
- Пардон, мадам, - извинился Бубнов, отдирая от ладоней прилипшую, пропотевшую резину. - Это вся я. Целиком и полностью моя инициатива. Лежу я, лежу, скелета уже не бо-ю-ююсь, - он ловко закинул на батарею перчатки, сквозь желтизну которых просвечивала чернота, живо и остро ассоциировавшаяся с абдономальной хирургией, - сна в рыле нет, Скорпионы муру о ветре затянули. В общем, жить хочется, аж тоска взяла. Нет, Славка, точно.
- Угу.
- А ты, Ма... Оксана, чувствовала когда-нибудь страстное желание перестать хорошо существовать? Когда тебе так хорошо, что любая шальная мелодия, ритм о возможных печалях просто как ножницы в ухо, или сверло в зубы?
Слава с ухмылкой перевел взгляд на Ма..., тьфу, Оксану.
Оксана кусала губы. Оксана метала молнии. Оксана драла кружевной платок не первой свежести.
- И ты покрасил все в черный цвет, - пожалел девушку Слава.
- И я покрасил все в черный цвет, - многозначительно поднял палец Бубнов.
- Невыносимо, - кратко определила Оксана.
Прошло лишь несколько оборотов секундной стрелки по пустому циферблату, но Слава и сам в полной мере ощутил нарастающую, давящую, вгрызающуюся в горло невыносимость. Словно тебя законопатили в тесном гробу, где пятки упираются в слишком близкий скос, колени скребут о грубую, неотесанную крышку, рвущееся с криком дыхание глухо стукается об отделяющую от печальной ночи рыхлую, но неподъемную землю. И ты физически ощущаешь натянутую до предела и готовую порваться пленку, пусть и испуганного, смертельно испуганного, но все же еще разумного Я под неистовым напором вылезающего из бездны души звериного, ничего не соображающего естества, чья смерть будет не в покое, а в содранных с пальцев коже и ногтях. Он заставил себя несколько раз глубоко вдохнуть и еще глубже выдохнуть, выбросить набравший внутреннего страха воздух, так, чтобы сердце сбилось с адреналинового ритма, застучало быстрее, но уже просто от кислородного голодания.
Чернота нисколько не намекала на бездну космоса или, в крайнем случае, на извилистые пещерные миры, где было тесно и темно, но был выход, а где-то, может быть, шумела далекая река в венах земли. Краску Бубнов наложил не слишком аккуратно, кое-где бугрились гладкие, сытые натеки, отражающие скудный цвет, но в общем ему удалось создать атмосферу нечто, несовместимого с соседствующим мирком средней школы.