Прямислава даже онемела от такого бесстыдства. Больше никак не пытаясь помочь ей, Мирон убеждал ее пожертвовать собой ради спасения той, кого он считал княгиней!
Но высказать ему свое возмущение она не успела, потому что на лестнице послышались быстрые шаги. Мирон зайцем скакнул вон, и Прямислава осталась одна.
Не в силах больше держаться на ногах, она села на край лавки. Вот так же, быть может, ждали князя Юрия те холопки, на которых падал его распутный благосклонный взор. Виноваты ли они были в своем грехе? И не за то ли ей Богом послано это испытание, что она ненавидела их, своих невольных соперниц, винила их в своем бесчестье, когда должна была по-христиански простить их, молиться о прощении для них? Легко ей было осуждать их, сидя под крылышком игуменьи! А теперь она сама стала такой же, как те холопки, бессильной постоять за себя.
Бессильной? Нет, она же все-таки не холопка какая-нибудь, она – княжна Рюриковна, внучка всесильного Владимира Мономаха, в ней кровь королей! И больше она не будет молчать об этом! Не может быть, чтобы для этого странного русского половца не существовало никаких законов, ни божеских, ни человеческих, не может быть, чтобы червенским князьям был безразличен гнев князя киевского!
Половец вошел, увидел ее, улыбнулся и закрыл дверь. Прямислава встала и выпрямилась. Прожив всю жизнь в монастыре, она твердо знала, что если когда-нибудь и окажется наедине с мужчиной в темной горнице, то этим мужчиной будет ее муж, князь Юрий Ярославич, и ни в коем случае никто другой. Но где он, князь Юрий? Вместо него перед ней стоял совсем другой человек, и ее честь и дальнейшая жизнь находились в его руках.
Пристальным взглядом она окинула того, кто вошел к ней. Нельзя сказать, чтобы ей приходилось видеть много половцев, но все же в Берестье они изредка встречались – или среди купцов на торгу, или в дружинах, куда степняки, искусные наездники и лучники, нередко нанимались на службу. «Сухман Одихмантьевич», при большом внешнем сходстве со степняками, все же казался попригляднее и был, скорее всего, половцем лишь наполовину. По речи, воспитанию и вере (войдя в горницу, он перекрестился на образок в углу) он был таким же русским, как она. В его поведении, голосе и выражении лица не было ничего грубого или жестокого, и Прямислава несколько приободрилась, хотя само положение – наедине с мужчиной, без всякой надежды на помощь со стороны – заставляло ее дрожать, и ей было трудно собраться с мыслями. То, что он сказал ей в клети, и все разговоры дружины за столом прошли мимо ее сознания, и она совершенно не понимала, с кем же имеет дело.
– Садись, душа моя! – Подойдя, он взял ее за руку и хотел посадить, но она высвободила руку и отстранилась, настороженно глядя на него. – Да не бойся, сапоги с меня снимать не заставлю. Что ты от меня чураешься, как от зверя какого? Думаешь, басурман какой поганый? Да нет же, русский я! Матушка моя была половецкая княжна, говорю же!
– Кто ты такой? – Прямислава наконец подала голос.
– Ростислав я, сын князя Володаря Ростиславича перемышльского. А тебя, значит, Крестей зовут? – Он подмигнул ей, что, дескать, не очень-то в это верится, но Прямиславе было не до шуток. – Не бойся меня, я не укушу. Князя Юрия, видать, не боишься, а меня боишься? Или он красивее меня? – Половец рассмеялся, словно был красавцем хоть куда, хотя увидеть какую-то красоту в этом желтовато-смуглом скуластом лице было затруднительно. – Или ласковее? Погоди, и я умею девушкам подарочки дарить! Перстеньки, платочки, ленточки – все, что захочешь! Полюбишь меня, свет мой ясный, ничего для тебя не пожалею!
Смеясь, он попробовал ее обнять, но Прямислава в ужасе отшатнулась. Она кипела негодованием, но слова не шли на язык.
– Или я тебе не нравлюсь? – продолжал он, глядя на нее веселыми темными глазами. Он не собирался причинять зла дочери своего нынешнего союзника, но не мог удержаться, чтобы не пошутить с красивой девушкой. – Или князя Юрия боишься? Не бойся – не захочешь, никогда в жизни больше его не увидишь! Хоть думай, что помер!
– Грех тебе! – выдохнула Прямислава. – Хоть он и грешный человек, а зачем же говорить, чтобы помер?
– От слова не сделается! – Ростислав отмахнулся. – Увезу тебя отсюда, не достанет он тебя и не спросит, как ты со мной здесь была. Ну, неужели он лучше меня? Ведь ему за сорок, зачем тебе такой старик? Поистаскался весь с холопками! Ведь правда это, что он жену ради холопок бросил?
– Правда! – со слезами на глазах зло выкрикнула Прямислава. – А тебе грех смеяться над чужим горем! И так я сколько позора приняла из-за его блудодейства, а ты теперь еще хуже меня мучить хочешь!
– Ну, ну, тихо! – Ростислав, похоже, сам испугался воздействия своих слов. – Пошутил я! Не сердись на меня, глупого! Он блудил, ему и позор, но на тебя-то, голубка моя белая, никто худого не подумает! Я так, пошутил только… Не может же быть, чтобы ты его любила, старого, с бесом под каждым ребром!
Прямислава невольно улыбнулась: ей вдруг представились чумазые рожицы бесов, сидящих у князя Юрия под каждым ребром (вид бесов был ей известен благодаря церковной росписи). Ростислав тоже улыбнулся, довольный, что сумел ее развеселить, и краем ладони заботливо стер с ее щеки выползшую слезу.
– Вот и славно, вот и умница! – тихо сказал он. – Лучше улыбайся, зачем плакать-то? Пусть бесы в пекле плачут, нашей радости завидуя!
Рука его была жесткой, но почему-то от этой нехитро выраженной заботы на сердце у Прямиславы стало теплее. За последние двое суток в ее жизни случилось так много событий, что они показались ей длинными, как два года; и вот впервые за это нелегкое время она почувствовала в ком-то искреннее сочувствие! Ростислав обнял ее; она пошевелилась, пытаясь освободиться, уперлась руками ему в грудь и вдруг ощутила на щеке прикосновение горячих губ. Она ахнула, и тут в дверь постучали.
Дверь распахнулась, и кто-то вошел. Выпустив Прямиславу, Ростислав резко повернулся: так ворваться к нему могли только в случае серьезной опасности. Закрывая руками пылающее лицо, Прямислава отскочила, потом посмотрела на дверь, то ли надеясь на помощь, то ли боясь новой опасности, – но на пороге стояла всего-навсего Прибава!
– Тебе чего? – с досадой воскликнул Ростислав. – Ты чего прибежала, мать?
– Ах, княже! – Окинув их обоих быстрым взглядом, ключница, конечно, догадалась, что здесь происходило. – Весь вечер хочу тебе словечко сказать, да ведь не подступишься! Княже, это не она! Не эта, другая!
– Какая другая? Ты про что?
– Княгиня – другая! – втолковывала Прибава. – Та, что в клети осталась, их же там было две! Недоросточек!
– А эта? – Ростислав обернулся к Прямиславе, и вид его выражал полное недоумение.
– А это девка при ней, с собой привезла. Две челядинки при ней были, баба и девка! Вот это девка и есть! А княгиня там осталась! В клети!
Несмотря на волнение, Прямислава гневно сжала губы: ей стало ясно, кто их выдал.
– Что щуришься? – Прибава заметила ее гневный взгляд. – Для вас же стараюсь, для княгини вашей! Чтоб не сидела она тут, князя Юрия или другого лешего дожидаясь, а прямой дорогой к батюшке отправилась! Или ты недовольна? Или тебе с князем Ростиславом лучше, веселее, чем в монастыре с монашками!
– Да не может быть! – Ростислав подошел к Прямиславе. – Не ты – княгиня Юрьева? Не ты?
Его голос и лицо выражали одно: не может быть!
– Да говорю же, не она! – с нескрываемой досадой повторила Прибава.