– Ну, не бойся меня, поверь, все, что хочешь, для тебя сделаю! Ты мне только скажи, кто ты на самом деле, вольная ты или раба, чтобы я знал! Если ты князя Юрия раба, то забудь про него, не отдам, хоть пусть войной идет! Сам у княгини выкуплю, не продаст – украду, недаром же я половец! – Он усмехнулся. – Будешь со мной – никогда я тебя не обижу, и платок этот черный, ну его к лешему, одену тебя в шелка и в оксамиты[41], будешь у меня как княгиня сама!
– Пусти, пусти!
У Прямиславы кружилась голова от его шепота, от его теплых рук, от этих слов. В них звучала подлинная страсть, с которой она никогда не сталкивалась и о которой даже никогда не слышала. Сердце билось, дышать было трудно, а в душе смешались ужас от новизны и опасности этого положения и какая-то странная, желанная отрада!
Она с усилием высвободилась из его объятий, отошла, прижала руки к груди, глядя в его смуглое скуластое лицо. Такое непривычное, по первому впечатлению чуждое и некрасивое, это лицо, оживленное искренним чувством, уже не отпускало ее взгляд, хотелось смотреть в него без конца и слушать, слушать то, что он говорил… Но она не могла так сразу забыть все то, чему ее учили, и отдаться этому новому чувству, о котором никогда раньше не думала. Мысль о разводе с мужем была слишком нова, непривычна, и не верилось, что это на самом деле возможно, что какая-нибудь грамота от митрополита сможет избавить ее от связи с Юрием Ярославичем, установленной венчанием навсегда, до самой смерти! Она – замужняя женщина, а значит, смертный грех ей даже слушать такие слова, даже думать о другом мужчине…
Другой! Какой же он другой? Ведь князя Юрия она совсем не знала, даже не помнила толком его лица. Появись он сейчас поблизости, он-то и будет другой! А князь Ростислав – первый мужчина, кто подошел к ней так близко, кто прикоснулся к ее руке, кто заставил ее сердце биться так часто…
– Что ты, Ростислав Володаревич? – еле слышно шептала она, словно умоляя не терзать ее ураганом этих чувств. – Грех… И тебе, и мне…
– Не бойся ничего! – Ростислав хотел опять взять ее за руку, но она попятилась, и он не стал настаивать. – Я ведь тоже князь, чего захочу, то и сделаю, и никто мне не указ, даже митрополит!
– Говорю же тебе, я не раба!
– Ну и пусть! Хоть послушница, а хотя бы и черница! Из княжьего терема никакой церковный суд не достанет, не придет носы резать[42]…
Прямислава ахнула, повернулась и пустилась бежать в ту сторону, где, как ей казалось, должна быть опушка.
– Тьфу! – Ростислав плюнул в досаде на собственную глупость, так напугавшую девушку. – Да пошутил я! Не бойся!
Но она не слушала и неслась через лес к светлеющей опушке, как будто за ней гнался весь легион бесов.
– А дружина-то на что! – со смехом кричал вслед Ростислав, видя, что ее не вернуть. – У меня дружина храбрая, отстоят наши носы как-нибудь!
Из леса они вернулись с заметным опозданием, но порознь (Ростислав даже еще помедлил у самой опушки и показался через некоторое время после того, как запыхавшаяся девушка скрылась в шатре). Его кмети только ухмылялись, а на Прямиславу Зорчиха обрушила целый град вопросов. Она говорила, что они с Крестей не хотели без нее уходить из леса, посылали Тешилу ее искать, но тот, больше всего озабоченный грибами, вернулся очень быстро и клялся, что девка не пропадет, свиненок. А особенно настаивать на поисках «девки» Зорчиха не решилась, а то как бы чего не подумали…
– И правильно! – шепотом, чтобы через войлочные стены их не услышали отдыхавшие совсем рядом кмети, набросилась на них обеих Прямислава. Бранить их за недогадливость ей было легче, чем самой отвечать на вопросы. – Где это видано, чтобы княгиня в лесу топталась и свою девку ждала? Что вы все меня ждете обе, все на меня оглядываетесь, без меня шагу ступить не смеете? – Она перешла на еле слышный шепот: – Крестя тут княгиня, пусть куда хочет, туда и идет, это я сейчас должна за ней бегать, не она за мной! Уразумели наконец? Смотрите мне! Спрашивают тебя, тетеря, так ты отвечай, на меня не оглядывайся! – Бедной Кресте тоже досталось. – А то тебя спрашивают, чего княгиня покушать хочет, а ты на меня глаза таращишь! Чего тебе хочется, то и выбирай!
– Но я же не знаю, чего тебе хочется! – пробормотала несчастная Крестя, не зная, как ей угодить.
– Ой, горе мое! – Прямислава тяжело вздохнула и наконец села на груду пушистых овчин. – Ну, чего вам тут принесли-то?
Глава 5
После обеда и недолгого отдыха тронулись дальше. От шатра Прямислава шла, не поднимая глаз, чтобы случайно не увидеть князя Ростислава. И все же она увидела, обернувшись у самой кибитки, как он садится на коня. И как нарочно, в тот самый миг и он тоже бросил взгляд на кибитку и увидел ее. Прямислава быстро отвернулась и кинулась внутрь, почти оттолкнув Крестю, которую забыла пропустить вперед. С опозданием сообразив – сама ведь только что ругала Зорчиху и Крестю, что они забывают, которая из них княгиня и как этой княгине надлежит себя вести! – Прямислава понадеялась, что никто из перемышльцев ее оплошности не заметил. Что же с ней такое делается, если от одного вида князя Ростислава она теряет голову и забывает все, о чем только что думала?
Подпрыгивая вместе с кибиткой на ухабах едва просохшей весенней дороги, Прямислава почти не слышала, о чем помаленьку болтают Зорчиха и Крестя. Все ее мысли были там, в голове длинного войскового строя, где впереди конной дружины ехал под стягом князь Ростислав. Между ними возникла какая-то общность, какая-то связь, как будто они одни во всем огромном войске знали что-то важное, как будто были единственными единоверцами среди толпы поганых…
В мыслях ее царил полный сумбур: за эти три-четыре дня, миновавших со времени ее отъезда из Апраксина монастыря, она словно бы прожила целую жизнь и узнала много нового о мире и о людях. Она снова и снова вспоминала то, что услышала от Ростислава: Вячеслав Владимирович задумал развести ее с мужем! И что с ней будет потом? Мысль о разводе была дика, невозможна, брак ведь установление пожизненное, по крайней мере, она с детства была приучена принимать свою долю и мириться с ней, но не роптать. То, что однажды закрепленная венчанием судьба может измениться и стать совсем другой, даже не приходило ей в голову. Но Ростислав верно сказал: прав тот, у кого сильнее полки. Церковные власти подчиняются князьям, если те достаточно сильны, чтобы подчинять. И если княжеские браки венчают вопреки всем установлениям, так, может, их так же легко и расторгают?
Вот князь Ярославец Святополчич развелся же со своей женой, дочерью Мстислава новгородского и другой внучкой Владимира Мономаха. Так все князи русские его осудили за это, Владимир и Мстислав ходили на него войной… И погиб он в тот же год. Все говорили: Бог наказал! Об этом во Владимирской земле было много разговоров, и Прямислава помнила, с каким ужасом и отвращением игуменья Евфимия произносила слово «развод». Греховно и ужасно нарушать Божие установление! Но почему при мысли о такой возможности ее сердце замирает в радостной надежде?
Но даже если она избавится от Юрия Ярославича, что будет потом? Найдется ли для нее, разведенной жены, какой-нибудь приют в мире, кроме монастыря? Хоть и не она наблудила, и вина в разводе будет не ее, Прямислава все же сознавала двусмысленность своего положения. Ее мучило мимоходом высказанное опасение Ростислава, что Вячеслав Владимирович станет предлагать ему в жены свою освобожденную дочь. Почему он не хочет? Ему не нравится Крестя? Да, конечно, и дура догадается, которая из двух девушек ему нравится. Но, может быть, его смутит позорное положение разведенной?
Ох, чего только в голову не лезет! Прямислава закрыла лицо руками, словно испугалась, что Зорчиха и Крестя разглядят на нем, как далеко залетела ее мысль. Захочет ли Ростислав Володаревич на ней жениться, если узнает, что Прямислава Вячеславна – это она! Сохрани Бог ему об этом узнать! Как она посмотрит ему в лицо, если он будет знать, что она, которую он видел то в платье холопки, то в подряснике послушницы, и есть княгиня? Никогда! Лучше в монастырь!
42
«Урезание носа» – распространенное в те времена наказание за некоторые преступления, в частности типа «блуда с черницей».