– Позову! – Пожариха наконец вскочила, и ее ключи загремели, как оружие перед битвой. – Вот ведь упились вчера – не знают, где упали! Тут хоть орда целая ворвется, никто и не пошевелится! Где вы все, лешие? Не видите, кто тут ходит! – во всю мочь заверещала она, открыв дверь в верхние сени.
Князь Юрий окинул взглядом женщин: Прямислава по-прежнему сжимала побелевшими пальцами спинку кресла, Забела приняла боевой вид, Анна Хотовидовна встала с места, точно готовясь защищать свою княжну. Его замысел ошеломить жену внезапным наскоком провалился, и он сам был виноват в своей глупой ошибке, которая все погубила. Не дожидаясь, пока крики Пожарихи кто-нибудь услышит, Юрий Ярославич быстро повернулся и вышел, не перекрестясь на образа и ни с кем не прощаясь.
И только когда шаги его стихли, Прямислава вдруг осознала, какой груз все это время лежал у нее на плечах, и села не глядя, едва не мимо лавки. Ее колотило, хотелось плакать и смеяться. Вот она и познакомилась с мужем! Но в мыслях ее все смешалось: все то, что она раньше знала о нем, и то, что сейчас увидела сама, никак не складывалось в целую картину. Она не понимала, как ей следует относиться к нему и что теперь делать. Легко было отвергать его, пока он был где-то за лесами. Но вот он здесь, ее муж, с которым ее когда-то так торжественно венчал нарочно для этого приехавший в Берестье туровский епископ Симон. И хватит ли у нее духу сказать, глядя ему в глаза, что она отвергает благословение Божие, венчавшее их «честью и славой», соединившее их навеки «во един дух и едину плоть»?
В этот день Юрий Ярославич говорил с князем Вячеславом, но Прямислава вниз не спускалась, и ее не звали. Зорчиха и Забела бегали вниз, слушали у дверей гридницы, о чем идет речь перед княжеским престолом. Вячеслав Владимирович выражал готовность простить князя Юрия и не преследовать его, но вернуть ему Берестье отказался. Перед Юрием Ярославичем вырисовывались два пути: или идти в монастырь, где ему, при его склонностях, едва ли понравится, или искать себе местечко при дворе какого-нибудь сильного князя – таких изгоев держат в чести и сажают за стол, но это не что иное, как почетное нахлебничество.
Раз или два мятежник пытался произнести имя Прямиславы, но князь Вячеслав знаком призывал его молчать. Говорить о ней еще не пришло время.
На другой день Прямислава увидела своего мужа, будучи одетой и убранной как полагается. Происходила встреча в гриднице, в присутствии князя Вячеслава, его бояр и воевод, а также всех знатных туровцев и духовенства во главе с епископом. Ей было отчасти совестно, что ее семейные дела разбирают на глазах у стольких посторонних людей, но, как утешала Анна Хотовидовна, пусть стыдится князь Юрий, по вине которого все это стало необходимо.
Прямислава сидела по левую руку от отца, и на скамье с ее стороны, среди боярынь, поместилась и принаряженная Забела. Чтобы не оскорбить знатных женщин соседством с холопкой, Прямислава объявила ее вольной, а в гридницу с собой хотела взять непременно, как напоминание и укор князю Юрию.
Стрела попала в цель: еще только войдя и обмениваясь приветствиями с князем Вячеславом, Юрий Ярославич скользнул взглядом по череде празднично одетых женщин. Внимательно наблюдавшая за ним Прямислава была уверена: у него это вышло невольно, само собой. Как руки запойного пьяницы не могут не тянуться к чарке, так глаз Юрия Ярославича не мог не косить в сторону женщин. Забелу он заметил: какая-то легкая волна пробежала по лицу, хоть он и старался сохранять благочестивый, строгий, чуть-чуть опечаленный вид. Одет он был еще лучше, чем вчера, – в красную рубаху, с золотой гривной на шее, к которой была привешен маленький золотой образок святого Георгия, его покровителя. Сапоги нам нем сегодня были красные, расшитые золотой нитью сверху донизу; пояс весь усажен золотыми узорными бляшками, меч в раззолоченных сафьяновых ножнах блестел, как молния. В левом ухе под русыми кудрями покачивалась золотая серьга с крупной жемчужиной, и сам он, статный и нарядный, напоминал бы царевича в конце сказки, когда тот женится на заморской царевне, если бы не слегка помятое бессонными ночами и заботами лицо и седина на висках. Этот царевич растратил все силы молодости в погоне за серыми уточками, и теперь ему не хватало сил поймать свою жар-птицу.
Здороваясь с князем Вячеславом, Юрий Ярославич держался тихо и почтительно; вот он перевел взгляд на Прямиславу, и в глазах его засветились тоска и нежность, а поклонился он ей даже ниже, чем тестю. Прямислава старалась держаться невозмутимо, но на самом деле никогда еще она не испытывала такого смятения. Всей душой она жаждала поступить как должно, но не могла решить, вернее ли ей будет простить «блудного мужа» или решительно отвергнуть грешника.
Князь Юрий сейчас был достоин сочувствия: за спиной у него было постыдное поражение, свидетели которого сидели вокруг. Брак с дочерью Вячеслава Владимировича был его последней надеждой сохранить хоть что-то. Останься туровский князь его тестем, он хотя бы ради дочери пожалеет повинную голову и выделит какой-нибудь городок в своих владениях.
– Теперь, княже, мир мы утвердили между тобой и родичем твоим Юрием Ярославичем! – начал епископ Игнатий. – Бог тебя наградит за твое незлопамятство и кротость. Молитесь, сказано, за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного. Ничем так не услаждается Бог, как тем, когда мы не воздаем злом за зло.
– Простил я и забыл злое, отче! – благодушно отозвался князь Вячеслав. – К чему теперь поминать?
– В городе нашем мир, но чтобы истинно утешилась душа моя и спокойствие утвердилось, надо чтоб и в домах ваших был мир, – продолжал епископ. – А дом князя Юрия стоит разорен, как гнездо птичье, что заняла змея! Изгони, Вячеслав Владимирович, змею злопамятства и водвори назад горлицу, дочь твою, князя Юрия жену венчанную!
– Говорил я уже тебе, отче, и князю Юрию скажу: Бог нам заповедал не только избегать людей порочных, но и отвергать их. Если же, говорит Он, правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя. Разве глаз разумел Христос в этой заповеди? Нет, разумел Он друзей, близких к нам и сделавшихся как бы нашими членами, повелевая не дорожить их дружбою, чтобы безопаснее соделывать собственное спасение. И сказано: станем избегать таких людей, хотя бы, – князь Вячеслав поднял палец, призывая к особенному вниманию, – хотя бы это были жены, хотя бы друзья и кто бы то ни было. Ибо не столько вреда причиняют дикие звери, сколько порочные люди! А где жены, там равно и мужья.
– Никогда и никого из согрешивших не должно презирать! – сурово ответил епископ Игнатий, которому было невозможно спорить со словами Господа и Иоанна Златоуста. – Но разве, упав, не встают, говорит пророк, и, совратившись с пути, не возвращаются? Жизнь князя Юрия всем нам известна. – Он повел концом посоха вокруг, и все в гриднице закивали. – Не буду я говорить, будто князь Юрий безгрешен и праведен! Не буду, а при тебе, князь Вячеслав, и при дочери твоей скажу ему: не для того пришла к тебе жена, оставила отца, и мать, и весь дом, чтобы подвергаться оскорблению, чтобы ты принимал вместо нее низкую служанку, чтобы делал ей много неприятностей; ты взял в ней спутницу, подругу жизни, свободную и равночестную. Если ты истратишь приданое, то отвечаешь перед тестем, а если потратишь целомудрие, то дашь отчет Богу, который установил брак и вручил тебе жену!
Он погрозил князю Юрию концом своего посоха, что должно было изображать грядущий Божий суд. Юрий Ярославич слушал все это тихо, скромно, опустив глаза и с самым покаянным видом. Он не спорил с обвинениями, не оправдывался, а только всем своим видом взывал о снисхождении. Он действительно сознавал свои грехи, но вместе с тем имел крепчайший щит – обязанность милосердия, которая лежала на всех его нынешних неприятелях.
– Но ни для кого из кающихся не закрыто милосердие Божие! – продолжал епископ. – Увидел, говорит пророк, Бог дела их, что они обратились от злого пути своего, и пожалел Бог о бедствии, о котором сказал, что наведет на них, и не навел. Покайся, князь Юрий, и от твоего дома Бог отведет разорение!