Не успел Ганза съесть щи, как снаружи послышался громкий голос Яна Шамы. «Минуты покоя не даст, луженая глотка!» Обозлившись, Аршин торопливо выхлебал остаток щей и вышел. Из штаба выходили командиры, разъезжались по своим частям. Конядра рассеянно разговаривал с Шамой. Аршин отер усы и направился к ним.
— Пойдешь с начдивом проверять посты, в степи рыскают казаки, обстреливают хутор, — сказал Шама. — Лагош поедет с тобой, а мне велено тут остаться.
— Не корчи из себя штабного, сам-то ведь дерьма от фиги не отличишь, разве когда на зуб попробуешь! — проворчал Ганза. Такое хорошее было настроение, а этот верзила Шама все испортил своим злорадством!
Просвистело несколько пуль.
— Сволочи, опять на нас зубы точат, — ворчал Ганза в усы, вперевалку бредя к конюшне. — Посидеть, подумать не дадут. Видно, норовят в Зубриловский к своим пухлым бабам. После дождичка в четверг, господа мерзавцы! И в чудеса не верьте — не ждут вас ваши бабы. Сами виноваты: зачем учили их, что должны хозяйки подавать муженькам после ужина... — Аршин презрительно оскалил зубы, потом вдруг закручинился: — Кто-то теперь заботится о моей Наталье Андреевне да объедается ее блинами? А если и так, имею ли я право думать о ней плохо? Собачья жизнь. Бьемся мы с ней, моя дорогая Наталья, хотим, чтобы была лучше, и берем задатки на счастье, где только дают: а вдруг да не доживем до него самого? На тернистом пути надо позволить солдату сорвать розу да засунуть ее за околыш... — Аршин вдруг сердито рассмеялся: — Эх, Аршин, роза розе рознь! — И презрительно плюнул.
Киквидзе вышел из штаба и полной грудью глубоко вдохнул свежий морозный воздух. Затем поправил папаху, застегнул шинель и спустился с крыльца. Вацлав Сыхра, как был за столом, вышел, встал рядом с начдивом, озабоченно поглядывая на свинцовое небо.
— Вернись, простудишься, — сказал ему Василий Исидорович. — А что мне тогда делать с охрипшим начальником штаба?
— А вы, товарищ Киквидзе, не ездите далеко. Что нам делать с простуженным начальником дивизии? — шуткой же ответил Сыхра.
Киквидзе рассмеялся, блеснув зубами.
— Ты скоро станешь как Медведовский. Тот готов держать меня в вате да носить надо мной балдахин!
У крыльца ждали Ганза и Лагош. Киквидзе вскочил в седло.
— Сначала — к церкви. Посмотрю с колокольни, откуда нас обстреливают, — сказал начдив и пустил коня.
С колокольни видны были одиночные казаки. Они приближались на расстояние выстрела, стреляли и, когда часовые Тамбовского полка отвечали на огонь, возвращались в степь. Их никто не преследовал, а часовым дела не было до убитых белогвардейцев.
— Пиратская тактика, — сердито проворчал начдив и быстро спустился с колокольни. В окружении своих связных, штабных командиров и тамбовцев, которые должны были сменить посты, Киквидзе выехал из хутора. Начал падать снег, белые хлопья вились над головами всадников. Одна за другой просвистели две пули, Аршин и Лагош пригнулись к лукам седел. Лагош оглянулся и в ужасе широко раскрыл глаза: начдив, выпустив поводья, валился с лошади.
— Аршин, фельдшера! — гаркнул Лагош и молниеносно спрыгнул к Киквидзе. Все окружили его.
А он, стискивая зубы, прижимал к горлу обе ладони. Между пальцами струей била кровь. Лагош своим бинтом наскоро обмотал рану, потом поднял Киквидзе и бегом понес в ближайшую хату. Тем временем Ганза гнал коня к штабу.
Сыхра и Бартак были у Киквидзе через несколько минут, одновременно с ними приехал в санях дивизионный врач вместе с командиром Тамбовского полка. Киквидзе уже уложили на широкую кровать, и Лагош ладонями стирал ему пот со лба. В голубых глазах Михала стоял туман, он видел только, как бледнеет, белеет лицо раненого, а повязка пропитывается кровью. Санитары переложили начдива на носилки и, как потерянные, осторожно понесли в лазарет. К дороге сбегались красноармейцы, склоняли головы, словно мимо них двигалась похоронная процессия.
— Разойдитесь, начдив жив, и вовсе не нужно, чтобы казаки узнали о случившемся! — кричал доктор, отталкивая людей от носилок. — Василий Исидорович потерял сознание, а то бы сам разогнал вас по местам!
К Сыхре подошел Конядра.
В степи вспыхнула ожесточенная перестрелка. Это Голиков со своим эскадроном гонялся по степи за казаками.
— Затих, видно, потерял сознание, а это плохо, — сказал Сыхра. — Возьми весь батальон и двинь на казаков. Вымети степь на двадцать верст вокруг. Боевое охранение оставь на местах.
Матей Конядра поглядел на белое лицо Киквидзе, круто повернулся и побежал к своему батальону. Глубокое отчаяние владело им, внутри будто что-то разламывалось. Как медик, он знал, что ранения в горло смертельны.