Вскоре мы были по горло сыты его россказнями, за исключением матушки, которая не спускала с актера глаз и ловила каждое его слово. Пан Кветенский брал ее за руки и сочным баритоном восклицал:
— Милостивая пани! Вы одна умеете понять меня! О, когда б я мог склонить свою усталую голову на вашу грудь и выплакать на ней свое горе, горе человека, чей удел — быть непонятым и гонимым!
Услышав подобные слова, отец от злости весь налился кровью, нацепил кивер и, свирепо покосившись на гостя, вышел. А потом приказал мне вести за матушкой неусыпное наблюдение и обо всем ему доносить.
Однажды пан Кветенский заставил Венцеславу продекламировать какое-то стихотворение. Жеманясь, точно школьница, она промямлила стишок.
Актер восторженно закатил глаза и экзальтированно воскликнул:
— Талант! Божественный талант!
О матушка!..
Заслуживаешь ли ты сего возвышенного имени, матушка Венцеслава?! Разве поступает так заботливая мать семейства? О легкомысленная женщина, ты пренебрегла своими обязанностями, чтобы броситься в объятия постороннего мужчины, погрязнуть в пучине плотских наслаждений. Ты покинула деток, о которых должна была заботиться, лишив их материнской ласки. В погоне за призраком любви ты оставила свою Геленку, которая сейчас играет пестрыми лоскутками в углу, что-то беззаботно лепеча себе под нос; ты забыла, что дома тебя ждут маленькие Клара, Губерт и Войтишек, чтобы показать тебе свои школьные табеля и похвастать успехами; ты покинула Бланку, которую обещала сопровождать на уроки танцев, и даже не вспомнила, что у тебя есть еще и Алоис, а ведь он в любой момент может приехать, дабы погреться у родного очага; забыла ты и меня, Гедвику, свою верную помощницу, и дважды обманутого тобой Людвика. В первый раз ты изменила ему, будучи невестой, теперь отняла у него и материнскую любовь.
Нет, никогда не забуду тот печальный вечер… Зрители покидали театр весьма недовольные. Вместо пана Кветенского, всегда выступавшего в главной роли, на сцене появился другой, второстепенный актер. Помню, я была чрезвычайно раздосадована и взволнована, когда во время антракта люди спрашивали меня, что случилось с паном Кветенским — словно актер был уже членом нашего семейства. Эти расспросы приводили меня в негодование. Я видела, что наше бесчестие становится предметом городских пересудов.
Вернувшись домой, я заметила на буфете конверт. Поскорее зажгла лампу. Письмо! Письмо от матушки Венцеславы! Боже мой, уж не обманывает ли меня зрение? Читаю:
«Не проклинайте меня, милые детки, и ты, Рудольф, коего я так любила. Новое, более могучее чувство захватило меня, и я не нахожу в себе сил с ним бороться. Уезжаю с паном Кветенским, который зажег во мне пламенную страсть к драматическому искусству. Боюсь, вы меня не поймете, ибо не знаете, что такое быть актрисой и воспламенять словом тысячи сердец. Впрочем, как заверяет меня пан Кветенский, я скоро прославлюсь и разбогатею, тогда и для вас настанут лучшие времена.
Постскриптум: ужин в духовке».
Поначалу папенька Рудольф собирался преследовать беглецов и арестовать пана Кветенского, как похитителя чужой жены. Но спешно вызванный Людвик этому воспротивился.
— Не допущу,— категорическим тоном заявил он,— чтобы доброе имя нашей семьи было запятнано. Конечно, Венцеслава глубоко провинилась, но покарать ее может лишь семейный суд. А вы…— обратился он к нам, детям,— если кто спросит, где ваша матушка, отвечайте, что она уехала на курорт, дабы укрепить свое пошатнувшееся здоровье.
Жандарм продолжал роптать, ибо были задеты его супружеская честь и законное право. Тем не менее ему не оставалось ничего иного, как уступить перед решимостью Людвика.
Однако мы не могли помешать злым языкам разносить сплетни. Изголодавшийся по происшествиям городок буквально набросился на этот скандал. И мы много дней только и делали, что выслушивали лицемерные изъявления сочувствия.
Особый интерес к случившемуся проявлял некий пан Башта, провизор из аптеки «У Спасителя». Ежедневно он подстерегал меня где-нибудь и жадно выспрашивал, нет ли у нас вестей о Венцеславе. Я ужасно на него сердилась и резко обрывала расспросы. Во всяком проявлении участия мне чудилось тогда лишь грязное любопытство.
Но позднее я поняла, что этот молодой человек не менее нас страдает из-за бегства матушки Венцеславы. Теперь я вспомнила, что нередко замечала его лысеющую голову в окне аптеки, когда Венцеслава проходила мимо. Пан Башта был поэт, и во время ночных дежурств в аптеке успевал написать множество лирических стихотворений, которые печатал в местном еженедельнике. Помню, занимаясь уборкой, я находила некоторые из них среди матушкиных бумаг.