Я. Йон
LOTOS NON PLUS ULTRA
Перевод Л. Будаговой
ы — господин Йон?
— Да!
— Я Гимеш — секретарь местного Общества любителей просвещения. Гимеш Ян!
— Очень приятно, господин секретарь!
— Позвольте, маэстро, я возьму ваш портфель!
— Что вы, что вы — да я не расстанусь с ним ни за что на свете и прошу вас, не называйте меня «маэстро»: перевелись теперь мастеры, остались одни ломастеры!
Этот разговор происходил на вокзале небольшого чешского городка, в толпе сошедших с поезда пассажиров.
Мы сразу же узнали друг друга.
Люди, несущие в массы свет знаний, держатся и одеваются с подчеркнутой скромностью, но глаза на их аскетических лицах излучают скрытую гордость от сознания приобщенности к духовным ценностям, которыми они овладели и теперь горячо их пропагандируют.
Немного осталось на чешской и моравской земле подвижников, способных выстоять в труднейших условиях и преисполненных желания своротить горы всеобщего безразличия к культуре.
Тому, кто пришел вас встретить прямо на вокзал, предварительно поменявшись в школе часами с коллегой-учителем или отпросившись у начальства со службы,— крепко пожмите руку! И не позволяйте снимать перчатку. Ободрите его, поддержите словом и делом — на благо культуры! Они ее одинокие гонцы. Первые ласточки. Потому и дрожат они от вечной своей неуверенности, как майские бабочки, трепещущие от холодного дыхания ледяных людей {74}.
Они ваши братья по духу.
Не обращайте внимания на их чрезмерную учтивость, постарайтесь преодолеть их искреннюю или напускную застенчивость! Эти, в общем-то, похвальные качества не столько сближают, сколько разъединяют людей. Вежливая учтивость возводит между ними угрюмые крепости с бастионами, мрачными башнями и казематами в метровой толще стен.
Я взглянул на пана секретаря Гимеша, раздумывая, как найти кратчайший путь к его сердцу.
А он в это время трудился не переставая.
— Мое почтение, пан советник, пан управляющий, пан доктор… а, привет, Карличек! — раскланивался он на все стороны.— Приветствую вас, пан комиссар, вы, конечно, придете на лекцию, не так ли? Ага, прекрасно! И захватите с собой нотариуса — он уже приехал,— маэстро Йо… А ты, Ярка? Что ты делаешь вечером? Да оставь ты свое лыжное общество, посвяти наконец себя настоящей культуре, будет замечательно, вот увидишь! Привет, Зденичка! Ты здесь, конечно, с мамочкой: я оставлю для вас билеты! Целую ручки!
Я не спеша шел впереди, размахивая портфелем и шаркая подошвами о землю, чтобы счистить с них налипший мокрый снег.
Пан Гимеш, запыхавшись, догнал меня:
— Простите, маэстро, надо всех предупредить: мы хоть и развесили объявления на улицах и в магазинах, но сегодня вечером в городе сразу несколько мероприятий… На худой конец зал заполнят девушки из педагогического — директор человек весьма культурный, к тому же — он член комитета окружного просветительского…
Приноравливаясь к моей походке, пан секретарь при этом пытался пристроиться ко мне с левого боку.
— Этого я не позволю! — говорю я, отодвигаясь.
— Но иначе нельзя, маэстро, ведь вы же наш гость… Но… не…
— Какой там гость! — возражаю я, резко отпрянув в сторону.
Так мы топчемся какое-то время, пока не упираемся в почерневший забор привокзального склада.
— Ну что с вами поделаешь? — сдаюсь я наконец и беру пана Гимеша под руку.
— Хорошо ли вы доехали, маэстро?
— В Праге что-то стряслось с электричеством, даже в скором не топили, и мы мерзли как цуцики — зато ваш паровичок нас так подогрел, и я бояться перестал за свою носопелку,— ответил я на пражском диалекте и взглянул на секретаря, на его юношески бледное лицо со скудной мягкой растительностью под носом и редкими рыжими волосиками на девичьем подбородке.
Он даже не улыбнулся. Не клюнул на мою фамильярность. Его лицо оставалось серьезным, почти суровым. Он сделал вид, что вообще ничего не слышал и полностью ушел в свои мысли. Потом, как бы возвращаясь к действительности, он поднял рыжие брови, сжал губы и, повернув ко мне голову, заботливо осведомился:
— Вы не устали, маэстро?
— Нисколечки,— засмеялся я, дружески пнув его в бок, что на языке нормальных людей должно было означать: «Да оставь ты свои церемонии, приятель, и скажи наконец что-нибудь путное».