Я пытался сообразить, сколько же у меня осталось денег, и хватит ли мне на обратную дорогу.
— А что вы предпочитаете на ужин, маэстро?
— Да мне все равно,— сказал я, стараясь вспомнить, сколько стоит билет до Праги.
— Вот то новое великолепное здание, там, слева,— это земское экономическое училище,— показал мне пан секретарь,— а там, куда мы идем, нашли остатки древних городских укреплений, разрушенных чашниками {76}. Прямо перед нами — Народный дом, а вправо за углом — здание нового кинотеатра. Остановитесь, маэстро! Отсюда открывается чудесный вид на кафедральный собор святого Томаша, перестроенного иезуитами в стиле барокко. Вид был еще красивее, когда тут росли старые каштаны. Но по настоянию союза домовладельцев магистрат приказал каштаны срубить. Мы протестовали, маэстро, это была настоящая битва за каштаны. Но домовладельцы привели смехотворные аргументы: якобы корни задерживают влагу и потому в подвалах вода. Они даже наняли специалиста из Праги. Короче говоря, культура опять проиграла. Я хотел подать в отставку, но пани Мери убедила меня… поэтому опять…
Пока пан Гимеш говорил, мне пришла в голову идея пошутить. Я мысленно перебрал все то из еды, что я не только есть, но даже видеть не могу.
— Пардон,— прервал я своего чичероне,— вы спрашивали, что я предпочитаю на ужин. Самое мое любимое блюдо — чесночная похлебка, сдобренная салом, и поджаренный хлеб.
— Но к ужину этого мало, маэстро!
— Разумеется! Через пятнадцать минут после того как желудок основательно прогреется супом, можно съесть ливерную требуху, прямо с жаровни, хорошо пропеченную, с корочкой. И к этому пол-литра пльзеньского из бочки…
— Прекрасно! — воскликнул пан секретарь и в первый раз за все время улыбнулся.— А на закуску? — спросил он мечтательно.
— На закуску? — задумался я.— На закуску лучше всего рулет и несколько маринованных луковичек!
Мы уже были в центральной части города и пошли по улице Гуса, чтобы осмотреть фирменный магазин Бати {77} — современное здание из стекла и бетона, а также и новый жилой дом.
— Это, маэстро, первый пятиэтажный дом в нашем городе, первая панельная конструкция.
Мы остановились у входа в маленькую лавочку.
АЛОИСИЯ ГИМЕШОВА
Г А Л А Н Т Е Р Е Я
Звякнул колокольчик.
У прилавка стояла сгорбленная старушка в очках и какая-то дама-покупательница. Они подбирали шерсть нужного оттенка, прикладывая ее к образчику.
— Мама, разрешите вам представить мистера Йона!
— Ах, боже мой, какая честь,— засуетилась старушка.
— Пани Гимешова, я зайду вечером,— сказала дама. Колокольчик звякнул опять.
— Проходите, пожалуйста, проходите. Извините, люди мы простые, небогатые…
Я сел в маленькой кухоньке и закурил сигарету.
— Чем мне вас угостить, может быть, кофе?
— Дайте мне, пожалуйста, вон ту булочку — с краю. Я люблю все крайнее.
— Они вчерашние.
— Тем лучше.
Возле кухонного шкафа я заметил фотографии Гарольда Ллойда и Греты Гарбо {78}, прикрепленные кнопками к стене. Потом несколько строгих рисунков конструктивистских объектов, среди них — чертеж спального вагона и каюты трансатлантического корабля в разрезе. Над столом, где лежал кусок теста для домашней лапши, висел в рамочке акварельный рисунок небоскреба. Его тридцатый этаж был окутан тучами, а над пятидесятым светило солнце. С плоской крыши увенчанного башнями здания взлетал самолет, а другой в это время совершал на нее посадку. Под рисунком была подпись: «„Проект реконструкции здания ратуши“. Канд. архит. Ян Гимеш».
— Это рисовал Яничек, когда собирались надстраивать этаж на ратуше. Говорили, что у него способности.
— Хватит, мама! Обязательно вам каждому это надо сообщить! Лучше скажите, куда вы дели ключ от сарая!
Круглое, добродушное лицо старушки стало озабоченным, жалобно глядящие глазки за толстыми стеклами очков в железной оправе с тупой сосредоточенностью уставились на тщательно выскобленную половицу, а руки торопливо зашарили по платью.
— Вот они!
Мы остались с ней вдвоем. Пани Гимешова улыбнулась, потом вздохнула и села на стул, доверчиво придвинув его ко мне.
— Ах, боже мой,— шептала она, роняя слова между отрывистыми ударами топора, доносившимися с улицы.— Такой человек, и не стыдится сидеть с бедняками на кухне. Если бы только Еник… он рос без отца, хотел быть архитектором… Только ученье ему не давалось, особенно арифметика. И денег не было… Теперь он служит в управе и пишет в газеты. Голова у него болит… Если бы его уговорили, чтоб он учился! Ах, боже мой, теперь хоть заведет знакомства, нынче без протекции нельзя…